Естественно, в тот день намерения Эгина разыскать на корабле Иланафа остались всего лишь намерениями. И всему виной были четыре кувшина гортело и три завтрака, плавно перешедшие в бесконечный ужин.

«Подумаешь, дела! Если бы Иланаф хотел повидаться со мной, он бы уже повидался», ― заключил Эгин, подливая себе в чашку обжигающей мутноватой жидкости и таким образом провожая еще один день, проведенный на борту «Венца Небес», в прошлое.

– Вставай, дружок, ― басил Альсим, тряся заспанного и мятого Эгина. ― Приехали!

И в самом деле приехали. Все четыре «Голубых Лосося» находились в виду Перевернутой Лилии. Самой загадочной жемчужины варанского государства и варанской истории.

Высокий и статный Лагха Коалара, с развевающимися по ветру черными кудрями, стоял на носу «Венца Небес» в окружении пар-арценца и трех аррумов. Разговор даже не теплился. И в самом деле, к чему разговоры, когда и так все ясно. Либо они сейчас обоснуются на Перевернутой Лилии и оттуда будут вести переговоры с новым князем и новым гнорром в надежде подороже продать свои шкуры, либо не обоснуются, и тогда все кончено.

Обосноваться на Перевернутой Лилии было задачей не простой, но посильной. Остров охранялся гарнизоном численностью приблизительно в двести человек, засевшим в крепостце, возвышавшейся на утесе у входа в единственную пригодную бухту.

Вариантов было два.

Можно было взять крепость штурмом, который после бойни на Хоц-Дзанге показался бы детской забавой.

Можно было склонить гарнизон к сдаче, «клинка не обагряя, меча не доставая», как невесть в каких песнях поется.

Судя по всему, Лагхе Коаларе был по душе второй вариант, ибо все четыре «Голубых Лосося» входили в гавань, не таясь и не маневрируя в надежде сбить с толку обслугу метательных машин в крепости. Входили как свои, кай победители, на всех парусах. Входили как к себе домой, благо капитаны Отдельного морского отряда «Голубой Лосось» знали лоцию Перевернутой Лилии наизусть и могли пристать вслепую. И хотя Лагха догадывался, что начальник гарнизона Саф получил приказ из Пиннарина без предупреждения топить всех, кто входит в гавань, он был уверен, что разрядить стрелометы в корабли «Голубого Лосося» у Сафа не хватит духу. Уж очень хорошо Лагха знал этого самого Сафа.

«Венец Небес» причалил первым, и Лагха, по-прежнему невзирая на засохшие потеки бурой крови пар-арценца Опоры Безгласых Тварей, облаченный в свое бессменное боевое рубище с косматыми звездами, подошел к сходням.

– Всем оставаться здесь до моего приказа, ― бросил он через плечо.

Лагха Коалара сошел на берег. Огромный изумруд, вделанный в крышку медальона, висевшего у гнорра на серебряной цепи поверх белых одежд, в свою очередь накинутых поверх косматых звезд, откликнулся утреннему солнцу снопом искр, часть из которых просыпалась на пристань, а часть растворилась в воздухе острова, оповещая всех и каждого о том, что гнорр прибыл и шутить не намерен.

Он шел очень медленно, и каждый его шаг был шагом императора, который долго странствовал и наконец вернулся в свои земли с чужбины, дабы водворять порядок и призывать к благоразумию. Двести пар глаз следили за ним со стен крепостцы. Но из всех двухсот ему были важны одни. Глаза коменданта.

«Лососи» сгрудились у бортов, с замиранием сердца наблюдая за шествием своего гнорра. Когда же начнут стрелять? Да и начнут ли вообще?

Оставив позади пристань, Лагха стал подыматься по выбитой в скале лестнице вверх, к воротам крепостцы.

Эгин, наблюдающий за всей этой слегка затянувшейся сценой в обществе Альсима (в обязанности которого входило отводить стрелы, если вдруг кому-то взбредет в голову подстрелить гнорра), неожиданно понял одну из главных причин такого странного замешательства, в котором пребывали солдаты гарнизона. Большинство из них ― быть может, сто девяносто девять из двухсот ― никогда раньше не видело гнорра, хозяина Свода Равновесия, хотя и передавали из уст в уста рассказы о его темном могуществе, о его влиянии, о его пристрастиях, ничего доподлинно не зная. Рассказы, исполненные страха и трепета.

И вот теперь они видят гнорра воочию. Молодого, чудовищно бледного юношу высокого роста с черными кудрями по плечам, в грубых белых одеждах и с изумрудно-зеленым солнцем на шее. Они, притихшие, словно школяры, в ожидании порки, смотрят со стен на двадцатисемилетнего властителя их судеб, имени которого никто из них, кроме Сафа, даже не знает.

Многие из них заметили, как сметался и опустил в нерешительности взгляд их командир. Никаких точных предписаний от князя у него не было, а старые инструкции Свода Равновесия требовали от Сафа уничтожать всех, кто дерзнет высадиться на берегу Перевернутой Лилии без письменного разрешения гнорра. Проблема была в том, что теперь гнорр явился собственной персоной, но это был уже не тот гнорр.

Тем временем Лагха успел преодолеть три четверти пути. И хотя подъем давался ему нелегко, и хотя жар и одышка делали каждый его шаг мукой, почти никто, кроме пар-арценца и еще одного человека, очень и очень хорошо известного Эгину, не догадался, сколь много сил утекает сквозь пальцы и кожу гнорра с каждой минутой.

На площадке возле деревянных ворот с железными заклепками Лагха остановился и поднял взгляд вверх.

– Саф, я хочу переговорить с тобой! ― требовательно заявил гнорр. ― У меня есть для тебя новости!

Ему никто не ответил. Но Лагха, исполненный достоинства, даже не думал уходить. Он просто стоял и ждал.

Первые две минуты каменная утроба крепости пребывала в полном оцепенении. В параличе. Никто не двигался, не стрелял, не говорил. Все только переглядывались, как то случается, когда все понимают, что происходит что-то непостижимое, ужасное и неотвратимое.

Затем, словно по сигналу, крепость взорвалась голосами. Все вмиг зашумели, засуетились и заговорили.

Наконец ворота с лязгом распахнулись. Перед Лаг-хой Коаларой возник всадник. Гнедой жеребец бьш явно оседлан в последний момент ― попона позорно съезжала набок с лошадиной задницы, подпруги были очень дурно подтянуты, а затрапезная уздечка совершенно не вязалась с парадным видом всей прочей сбруи. Оставалось совершенно неясным, куда это собирается скакать Саф с двуручным мечом, притороченным справа от седла.

Появление коменданта Перевернутой Лилии на крохотной площадке, верхом на жеребце, в полном боевом облачении, выглядело комично. Но никто не смеялся. И Лагха тоже не смеялся.

– Чего тебе надо, Лагха? ― нарочито грубо начал Саф, старательно пряча глаза. (Чтобы облегчить себе эту задачу, он даже надел на голову боевой шлем с решетчатым забралом и распущенным по плечам цветастым шерстяным шлейфом.)

Лагха стоял перед ним, словно призрак, пришедший бессонной грозовой ночью в гости к зарвавшемуся коменданту, чьи земные деньки истекли. Стоял и молчал, сверля взглядом решетку забрала.