любой великий первооткрыватель, лишь подчеркнувший очевидное, но абсолютно незаметное другим, он не обладал необходимым запасом терпения; он не был готов ждать больше нескольких лет, в крайнем случае десятилетий завершения тех процессов, что должны продолжаться при жизни нескольких поколений, а то и на протяжении веков. Ему нельзя не отдать должное как человеку, разглядевшему в машине важнейший элемент экономической жизни своего времени, и именно поэтому он по праву занимает место в ряду мудрецов от мира сего.

Не стоит забывать и о том, что он дал экономистам возможность смотреть на окружающий мир с совершенно новой точки зрения. После его беспощадных описаний укорененных в нашей повседневной жизни традиций стало ясно, что неоклассическая интерпретация общества как чаепития, собравшего множество довольных собой и друг другом людей, – лишь попытка выдать желаемое за действительное. Его презрение к викторианским экономистам отчетливо слышится в следующем пассаже: «Когда обитатели Алеутских островов катаются в грязи, борясь с прибоем чем-то, отдаленно напоминающим грабли, и шепчут магические заклинания, призванные помочь им в ловле моллюсков, выясняется… что на самом деле они страстно увлечены нахождением равновесной ренты, зарплат и процента».[225] Точно так же, как он высмеивал стремление классических экономистов втиснуть первобытную борьбу человека с себе подобными в рамки аккуратной модели, Веблен подчеркивает заведомую бесперспективность попыток объяснить действия современных людей, если при этом они используют набор неполных и устаревших представлений. Согласно Веблену, нельзя понять суть человека в терминах сложных «экономических законов», которые приносят свойственные людям жестокость и творческую одаренность в жертву холодному, но удобному для анализа рационализму. Было бы куда честнее – пусть и не так лестно – взять на вооружение профессиональный жаргон антрополога или психолога; в этом случае мы могли бы охарактеризовать человека как доверчивое, неискушенное, верное ритуалам существо, подверженное сильным, иррациональным порывам. Он призывал экономистов отбросить идеальные абстракции и разобраться, почему поведение человека именно такое, какое оно есть.

Уэсли Клэр Митчелл, его ученик и первоклассный экономист, так обобщил свои ощущения: «От подчас раздражавшего присутствия Торстейна Веблена нельзя было скрыться – этот посетитель из другого мира атаковал общепринятые и усвоенные студентами банальности с такой силой, что казалось, будто даже самые будничные мысли возникали в его голове благодаря вмешательству внешних сил. Наука об обществе не знала никого, кто вел бы такую последовательную борьбу за освобождение разума от тирании обстоятельств – и кто бы настолько расширил поле изучаемых ею предметов».[226]

Глава 8

Ересь Джона Мейнарда Кейнса

За несколько лет до смерти Торстейн Веблен совершил нечто, вовсе на него не похожее, а именно начал играть на рынке ценных бумаг. Друг предложил купить акции нефтяной компании, и озабоченный надвигающейся старостью Веблен решил рискнуть частью собственных сбережений. Сначала фортуна улыбалась ему, и он даже немножко заработал, но, по-видимому, неудачам было суждено сопровождать этого человека на протяжении всей жизни – стоило бумагам подняться в цене, как выяснилось, что о ни были задействованы в махинациях. В итоге его вложения обратились в пыль.[227]

Этот случай важен лишь потому, что он обнажил очередное слабое место Веблена. Если же рассматривать злоключения незадачливого профессора в более широком контексте, то они были явлением в высшей степени показательным. Дело в том, что он был поражен тем же заболеванием, что и все его сограждане. Если даже самые стойкие наблюдатели не могли удержаться от глотка, то стоит ли удивляться, что вся страна опьянела от напитка благополучия?

Бесспорно, все признаки процветания были налицо. К концу 1920-х годов 45 миллионов работающих американцев получали 77 миллиардов долларов в год – подобного потока доходов мир еще не знал. Когда Герберт Гувер со всей своей прямотой заявлял, что «уже скоро, с Божьей помощью, наступит день, когда наш народ забудет о бедности», он был близорук (а кто не был?). Тем не менее президент основывался на неопровержимом факте: среднестатистическая американская семья того времени жила, ела и одевалась лучше, получала от жизни удовольствий больше, чем любая среднестатистическая семья за всю историю человечества.

Смотрясь в зеркало, народ свыкался со своим новым отражением, которое вселяло куда больше оптимизма, чем авантюрные идеалы «баронов-разбойников». Председатель демократической партии Джон Дж. Раскоб довольно точно описал положение вещей в заглавии статьи для «Журнала для домохозяек» – «Все должны стать богатыми». «Сберегая 15 долларов в неделю, – писал Раскоб, – и вкладывая деньги в надежные ценные бумаги, по итогам двадцати лет человек получит по меньшей мере 80 тысяч долларов и 400 долларов ежемесячного дохода. Он станет богатым».[228]

В основе приведенных расчетов лежало предположение, что, получив свои дивиденды – около шести процентов годовых, – человек немедленно вложит их опять. Существовал и более соблазнительный путь к обеспеченности. Если бы приверженец формулы Раскоба просто-напросто потратил свои дивиденды и позволил собственному богатству расти вместе с рынком ценных бумаг, он достиг бы необходимого уровня благополучия за то же время, но с куда меньшими затратами энергии. Предположим для простоты, что наш герой откладывал по 15 долларов в неделю, накопил за год 780 долларов и в 1921 году купил на них акций. В этом случае уже через двенадцать месяцев его деньги превратились бы в 1092 доллара. Учитывая ежегодные 780 долларов, к 1925 году он накопил бы 4800 долларов, в следующем году его состояние составило бы 6900 долларов. Он был бы обладателем 8800 долларов в 1927-м и – трудно поверить! – 16 000 долларов всего годом позже. К маю 1929-го в его активе числилось бы 21 000 долларов, а с учетом инфляции – около двухсот тысяч долларов в пересчете на 1980-е годы. Рынок продолжал свое восхождение практически без перерыва на протяжении более десятка лет – и разве можно было винить того, кто решил, что дорога к процветанию наконец найдена? Парикмахеры и чистильщики обуви, банкиры и предприниматели – все они играли и все выигрывали и если о чем и сокрушались, то лишь о том, что раньше до такого не додумались.

Вряд ли стоит слишком подробно останавливаться на том, что произошло потом. В ужасную последнюю неделю октября 1929 года рынок лопнул. Брокерам на фондовой бирже могло показаться, что сквозь окна на них обрушился Ниагарский водопад, – рынок охватило неконтролируемое стремление сбыть все, что было на руках. Доведенные до отчаяния, они рыдали и рвали на себе воротнички. Они исступленно наблюдали за тем, как колоссальные состояния таяли, словно крученый сахар, и срывались на хрип в попытке докричаться до покупателей. Невеселые шутки