легло в основу написанной в 1913 году книги «Денежное обращение и финансы в Индии». Книга эта, по общему мнению, стала маленьким шедевром, а ее двадцатидевятилетний автор удостоился невиданной чести – его приняли членом в созданную в том же году Королевскую комиссию по денежному обращению в Индии.

Кембридж нравился ему куда больше. Слава его росла, и в знак искреннего уважения к его достижениям Кейнсу доверили редактировать наиболее влиятельный в своей сфере британский «Экономик джорнал» – приняв предложенный пост, он занимал его в течение следующих тридцати трех лет.

Но даже Кембридж не шел ни в какое сравнение с Блумсбери. Это слово обозначало одновременно место на карте Лондона и состояние души; крошечная группка интеллектуалов, к которой Кейнс примкнул, еще будучи студентом, обзавелась собственным домом, философией и репутацией. Скорее всего, за все время через кружок прошли не более двух-трех десятков человек, но именно их мнение в конечном счете и определяло творческую жизнь Англии – там были Леонард и Вирджиния Вулф, Э.-М. Форстер и Клайв Белл, Роджер Фрай и Литтон Стрейчи. Стоило Блумсбери улыбнуться – и назавтра начинающий поэт просыпался любимцем критиков, неодобрение же предвещало конец так и не начавшейся карьеры. Поговаривали, что блумсберийцы могли произнести слово «действительно» с двенадцатью различными смысловыми оттенками, не последним из которых, несомненно, был оттенок утонченной скуки. Группа в одно и то же время умудрялась быть воплощением наивности и прожженного цинизма, храбрости и уязвимости. Без безумия тут тоже не обошлось – чего стоит знаменитая «Проделка с дредноутом»: Вирджиния Вулф (тогда еще Стивен) вместе с несколькими друзьями загримировались под императора Абиссинии со свитой и, сопровождаемые всевозможными почестями, проникли на борт одного из самых тщательно охраняемых боевых кораблей его величества.

Сочетая функции советника и арбитра, Кейнс играл во всем этом очень важную роль. О каком бы предмете он ни рассуждал, он поражал своей уверенностью, так что композитору Уильяму Уолтону, хореографу Фредерику Эштону, да и многим другим профессионалам и творческим людям ничего не оставалось, как привыкнуть к его «нет-нет, вы совершенно заблуждаетесь». Необходимо добавить лишь, что к нему намертво приклеилась кличка Поццо – в память о корсиканском дипломате, прославившемся разносторонностью своих увлечений и живым умом.

С таких забавных шалостей и приятного времяпрепровождения начинался путь того, кому уже очень скоро было суждено поставить на уши весь капиталистический мир.

* * *

Война нарушила до тех пор безмятежное существование Блумсбери. Кейнс поступил в Министерство финансов, чтобы начать работу над зарубежными финансами Великобритании. По всей видимости, его феноменальная натура и здесь сполна проявила себя. В этом смысле очень показательна история, рассказанная впоследствии одним из сослуживцев. «Возникла острая необходимость в испанских песетах. Несмотря на трудности, требуемую сумму удалось наскрести. Кейнс немедленно сообщил об этом обрадованному министру; последний заметил, что хотя бы на ближайшее время у нас есть запас песет. «Боюсь, что нет», – отвечал Кейнс. «Что?» – выпалил до смерти напуганный начальник. «Я все продал – так я собью цены». Именно это и случилось».[235]

Скоро он стал одним из ключевых сотрудников министерства. Первый биограф Кейнса, экономист Рой Харрод, свидетельствует, что люди, чьему мнению можно было доверять, считали, что Кейнс больше других сотрудников гражданской службы способствовал приближению победы в войне. Может быть, так оно и было, но у Кейнса находилось время и на иные вещи. Оказавшись с финансовыми поручениями во Франции, он счел, что разрешению денежных отношений между двумя странами будет способствовать покупка английской Национальной галереей нескольких французских картин. А сделав такое заключение, приобрел для британцев произведения Коро, Делакруа, Форена, Гогена, Энгра и Мане – ни много ни мало на сто тысяч долларов – и вдобавок умудрился ухватить одного Сезанна для себя: Париж постоянно обстреливали немцы, и цены были приятно невысокими. В Лондоне он ходил на балет: Лидия Лопухова танцевала красавицу в «Женщинах в хорошем настроении»,[236] и делала это с потрясающей страстью. Чета Ситвелл пригласила ее на вечеринку, где она и познакомилась с Кейнсом. Можно лишь представить невероятное сочетание классического английского Кейнса и поистине классических затруднений Лидии с этим языком; она выдавала, например, такие сообщения: «Я не могу находиться за городом в августе – мои ноги оказываются сплошь искусанными юристами».[237]

Но все это было лишь отдаленно связано с главной проблемой тех дней – устройством послевоенной Европы. Теперь Кейнс был важным человеком – одним из тех неизвестных широкой публике персонажей, что стоят неподалеку от кресла главы государства, готовые шепнуть на ухо необходимые слова. На высший экономический совет в Париж он отправился в ранге заместителя министра финансов со всеми вытекающими отсюда полномочиями и, по сути, был единственным представителем министерства на конференции. Тем не менее он оказался не в первом ряду, и даже занимаемое им высокое кресло не помогло Кейнсу принять более серьезное участие в игре. Должно быть, он ужасно переживал и проклинал собственное бездействие, когда у него на глазах Клемансо обвел Вильсона вокруг пальца, и вполне человечные мирные договоренности уступили место договоренностям, замешенным на чувстве мести.

«Уже несколько недель, как я никому не писал, – сообщал он матери в 1919 году, – поскольку полностью вымотан, отчасти самой работой, отчасти тем ужасом, что вызывает у меня окружающее зло. Никогда в жизни я не был так несчастен, как в последние две или три недели; этот мир возмутителен, невозможен и не в состоянии принести ничего, кроме новых несчастий» 1.

В попытке воспрепятствовать, по его выражению, «убийству Вены», он даже забыл о болезни, но волну уже было трудно остановить. Итоговые мирные условия были поистине унизительными: Германия должна была выплатить настолько крупную сумму в качестве репараций, что стране пришлось обратиться к самым низким приемам международной торговли, лишь бы достать необходимые фунты, франки и доллары. Конечно, в то время так думали лишь немногие, но Кейнс отчетливо видел в Версальском договоре стимул к возрождению, причем в куда более серьезных масштабах, немецкой автократии и милитаризма.

В отчаянии он ушел в отставку, а за три дня до подписания договора начал переносить свои возражения против происходившего на бумагу. Вышедшая в декабре того же года (он писал ее с удвоенной силой и яростью) книга «Экономические последствия Версальского мирного договора» сделала автора по-настоящему знаменитым.

Превосходно написанная, книга не давала спуску никому. Кейнсу были прекрасно знакомы все главные действующие лица, и в их описаниях мастерство писателя помножалось на разящую точность критика из Блумсбери. Так, Клемансо «был очарован Францией и разочарован во всем