– Повредили систему охлаждения двигателя и бензобаки, вот и запарил, а потом и задымил. Дали мы им крепко, товарищ капитан первого ранга! Ах, уходит, мерзавец…

– Далеко не уйдет, сейчас рухнет. – Аврамов посмотрел на наручные часы, машинально отметил время – прошло всего четыре минуты с момента приводнения МБР‑2. А ведь всем, и не только ему, показалось, что миновало не менее часа, настолько скоротечны события в бою.

– Пусть «Шустрый» скорее немца из воды вынимает, а то утонет наш пленный! «Язык» очень нужен!

– Есть, товарищ капитан первого ранга!

Осипов быстро распорядился, и не прошло минуты, как, отдав буксир, из-за «Уку», вздымая белый бурун, скользя реданом по спокойной озерной воде, понесся катер с цифрами 98 на борту. Таких старых торпедных катеров типа «Ш‑4», построенных еще в начале тридцатых годов на Балтике, было несколько десятков, уже немало отслуживших на море и потерявших боевую ценность. Их давно перевели в разряд плавсредств, но три попали на Чудское озеро позавчера, срочно доставленные в Гдов.

Как раз для курсантов – где, как не на этих быстроходных катерах, что без труда сорок узлов выжимают даже из порядком изношенных двигателей, им приобрести знаменитую флотскую лихость?!

Командующий 11-й армией генерал-лейтенант Гловацкий Псков

«Вот потому-то нас бьют, что под понятием «активной обороны» упор делается не на имя существительное, как полагается, а на прилагательное. И понимают не стремление зарыться в землю и создать действительно оборону, неприступную для врага, а лишь обозначить некие позиции, с которых и контратаковать супостата. Вот и лупят нас в хвост и гриву, будут бить, пока генералы эту аксиому не поймут. Сталин с Генштабом виноваты в том, что доморощенные полководцы себе путь к славе и наградам так пробивают?! Отнюдь! Тот же маршал Ворошилов, которого в то мое время чуть ли не дебилом представляли, вполне себе грамотный военный. Да, звезд с неба не хватает, но к штабным прислушивается и, если считает предложенные меры разумными и полезными, со всей энергией и волей их в жизнь проводит. А вот командующий фронтом, сам генерал-майор, конфликтует с Ватутиным, себя пытается на первую роль вывести. И меня накручивает ни за что, обидно оказаться ниже подчиненных по званию. А что дело страдает, то как бы по ту сторону собственных амбиций. И ведь не понимает, что себе тут карьеру губит на корню, и сто против одного, что сам слетит с поста, может, даже под трибуналом оказаться. Нет, таким не понять!»

Вернувшийся с позиций маршал Ворошилов был бодр и радостен – ну не мог он без того, чтоб под пулями не побывать. Храбр, пусть и с некоторой показной щеголеватостью, его отругал в три боцманских загиба, сам тут же в линию ДОТов пошел, на укрепления посмотреть.

– Зарылись вы по самую макушку, все копать продолжаете, – ворчливо произнес Ворошилов, и Гловацкий оторвался от размышлений. – А немчуру гнать поганой метлой нужно!

«Если Ватутин ему объяснять начнет, что вот такая эшелонированная оборона полностью обескровит войска неприятеля, создаст все необходимые предпосылки для будущего наступления, то возражать маршал не будет. Но вот ворчать и холить свое собственное мнение останется, нелегко пожилому человеку от довоенных взглядов, им же и насаждаемых, зараз отказываться». – Гловацкий остерег взглядом Ватутина, с ним сложились вполне дружеские отношения – тот это заметил, чуть заметно кивнул в ответ, мол, все понял, и поощрительно улыбнулся.

– Климент Ефремович, вы же в юности сами дрались часто, – не столько спросил, сколько утверждающе произнес Гловацкий. Маршал Ворошилов на него глянул с немым вопросом: «К чему это?»

– Вот у меня случай был в Нижнеудинске – с девчонкой дружил, спасу нет, какая красивая. А к ней гимназист один неровно дышал, из богатеньких, сволочь, считал, что все ему позволено. Сопля соплей, в полете перешибить можно, но пришлось мне с вечерки от него бежать ночью…

– Дружков привел?! – живо поинтересовался бывший луганский слесарь – видно, сам в таких реалиях неоднократно побывал.

– Троих, жлобы порядочные – я как глянул на них, так сразу понял, что мне все ребра посчитают и ноги-руки переломают. Можно, конечно, на них там кинуться было, геройство свое показывая, но отлупили бы меня на хрен и фамилии не спросили. И решил я их хитростью взять, раз силой не выйдет.

– И как ты их сделал, поганцев этих?!

– Сарай нашел старый, – хмыкнул Гловацкий, на словесные обороты маршал не обращал внимания, и это был добрый знак. – И на вечерке сказал, кто они такие все вместе, чтоб разозлить хорошенько. И взбесил их так, что они гурьбой бросились за мною. А я в сарай, дверь засовом затворил, борону старую пододвинул от них и дубинку в руки взял. И продолжаю их словами ярить, а они на дверь скопом бросаются, доски трещат – обещают, извините, мне одно место в мешок разорванный превратить.

– Да, страшновато: четверо против одного! Таких убивать мало! Девка нравится, так бейся честно! Ну и как ты их?

– Решили они разбежаться, гурьбой одним махом дверь выломать! Пока отошли, я засов-то и вытащил. Жду – они бегут. И вдарили скопом! А засова-то нет! Вовнутрь полетели да на борону ту попадали – аж взвыли. А я их дубинкой по черепам попотчевал – жлобов враз покалечил, сознания лишил, богатенького за ухо крепко взял и пинками обратно да на коленки перед девчонкой поставил, чтоб прощения не у меня, а у нее попросил.

– Молодец, хитростью взял! Так их и надо, гадов!

– Ошибку я сотворил, таких кончать нужно было на месте. Он потом, как интервенты пришли, ее ссильничал и задушил. – Гловацкого перекосило от воспоминаний – он говорил правду, такой уж был случай в той жизни. Он, тогда курсант, так и сделал, сынка местного босса в Новосибирске на место поставил, но тот в 93-м отомстил непокорной Оленьке, а они заявление в ЗАГС отнесли. Думал тот богатей, что следы замел, но перед первой Чечней Гловацкому друг из федералов дал посмотреть одну запись. Взял он тогда урода за жабры да увез в тайгу – а там и поспрошал, и приговор вынес.

– Сучий вы…ок!

– Я его в Монголии потом достал, он у барона Унгерна подвизался. И сам его кончил – подыхал он долго и мучительно. – Гловацкий скривился от воспоминаний: до сих пор ненависть бурлила, годы ее не притушили, еще бы раз убил. И тут опомнился, осознав, что свое отношение высказал вслух, насквозь непечатно. – Простите, товарищ маршал…

– Ничего, бывает. Слова ругательные, это ясно, но чудные!

– Да это я нахватался всего понемногу, Климент Ефремович!

– Скажешь потом, когда время будет! Притча о сарае, как понимаю, о нашей обороне? Не стоит атаковать немцев силой, пока у них ее побольше нашей, хитростью их брать, как ты за мостом их пожег, да укреплениями, навроде тех, что вы с Ватутиным здесь понастроили.

– Так точно, товарищ маршал! Вы правильно и верно все подметили, а еще говорят, что с годами смекалка уходит. В глаза сплетникам плевать нужно, только мне не по званию! Да ни хрена…