его войска сначала в относительном порядке отступили к Веймару, надеясь соединиться там с арьергардом корпуса князя Хоэнлоэ и генерала Рюхеля, которых они считали победителями в сражении. Однако на самом деле они были разбиты Наполеоном и сами искали поддержки со стороны частей, которыми командовал король. Эти две громадные массы побеждённых и деморализованных солдат встретились на Эрфуртской дороге, и достаточно было появиться всего нескольким французским полкам, чтобы повергнуть их в крайнее замешательство. Разгром был полным!.. Так было наказано бахвальство прусских офицеров. Результаты этой победы оказались неисчислимы и сделали нас хозяевами почти всей Пруссии.

Император высказал свои самые высокие похвалы действиями маршала Даву, а также дивизий Морана, Фриана и Гюдена в приказе, который был зачитан во всех войсках и даже во всех лазаретах. В следующем году Наполеон пожаловал Даву титул герцога Ауэрштедтского, хотя он сражался возле этой деревни меньше, чем возле деревни Хассенхаузен. Однако штаб прусского короля был в Ауэрштедте, и противник назвал сражение, которое французы называют битвой при Йене, именем этой деревни. Армия ожидала, что Бернадотта сурово накажут, однако он обошёлся всего лишь выговором, поскольку император боялся обидеть своего брата Жозефа, на близкой родственнице которого, мадемуазель Клари, был женат Бернадотт. Мы увидим ниже, каким образом поведение Бернадотта в день битвы при Ауэрштедте в каком-то смысле послужило ему первой ступенью для того, чтобы подняться на шведский трон.

Я не был ранен при Йене, но со мной случилось одно происшествие, воспоминание о котором даже спустя 40 лет вызывает у меня гнев… В тот момент, когда корпус Ожеро атаковал саксонцев, маршал послал меня к генералу Дюронелю, командующему бригадой конных егерей, с приказом атаковать вражескую кавалерию. Я должен был провести эту бригаду по дороге, которую уже разведал. И вот я поспешил, чтобы возглавить наших егерей, которые бросились на саксонские эскадроны. Саксонцы храбро сопротивлялись, произошла свалка, и нашим врагам пришлось с потерями отступить. В конце боя я оказался лицом к лицу с гусарским офицером, одетым в белый мундир и принадлежащим к полку принца Альберта Саксонского. Я приставил к его телу острие моей сабли, предлагая ему сдаться, что он и сделал, передав мне своё оружие. После завершения боя я великодушно возвратил ему его оружие, как это практикуется в подобных случаях между офицерами, и добавил, что, хотя его лошадь и принадлежит мне, в соответствии с законами войны, я не хочу лишать его коня. Он горячо благодарил меня за это доброе обращение и направился следом за мной к маршалу, к которому я был рад доставить моего пленника. Но когда мы оказались в пятистах шагах от французских егерей, проклятый саксонский офицер, ехавший слева от меня, выхватил свою саблю из ножен, рассёк плечо моей лошади и ударил бы и меня, если бы я не кинулся на него сам, хотя у меня в руке и не было сабли. Теперь между нами было слишком мало места для того, чтобы он мог направить против меня своё оружие. Видя это, он схватил меня за эполет, поскольку в этот день я был в парадной форме, и с силой дёрнул, что заставило меня потерять равновесие. Моё седло сползло и оказалось под животом у лошади, а я повис головой вниз. В это время саксонец ускакал быстрым галопом, чтобы присоединиться к остаткам своей армии. Я был в ярости как из-за положения, в котором оказался, так и из-за неблагодарности, которой этот иностранец заплатил за мою доброту. Поэтому, как только саксонская армия оказалась у нас в плену, я отправился искать моего гусарского офицера, чтобы дать ему хороший урок, но он куда-то исчез!..

Я уже сказал, что наш новый союзник, великий герцог Гессен-Дармштадтский, присоединил свои войска к войскам нашего императора. Его бригада, приданная 7-му корпусу, носила форму, абсолютно схожую с формой пруссаков, поэтому многие гессенцы во время боя по ошибке были ранены или убиты. Моего друга, юного лейтенанта по фамилии Стош, чуть не постигла такая же участь: наши гусары уже схватили его, когда он окликнул меня, и я приказал его отпустить.

Император осыпал милостями священника из Йены, а правитель Саксонии, в результате побед своего нового союзника Наполеона став королём, также наградил этого священника, который очень спокойно дожил до 1814 года. Тогда он укрылся во Франции, чтобы избежать возмездия со стороны пруссаков. Но пруссаки нашли его и заключили в крепость, где он провёл два или три года. Наконец, король Саксонии обратился к Людовику XVIII, прося его за священника. Людовик XVIII потребовал освободить его как арестованного без высочайшего разрешения. Пруссаки согласились его отпустить, и он поселился в Париже.

Одержав победу в сражении при Йене, император приказал преследовать противника по всем направлениям, поэтому наши колонны захватили бесчисленное количество пленных. Королю Пруссии лишь с большим трудом удалось добраться до Магдебурга, а затем и Берлина. Говорят даже, что королева чуть не попала в руки разведчиков нашего авангарда.

Корпус Ожеро переправился через Эльбу около Дессау. Было бы слишком долго рассказывать о несчастьях прусской армии, достаточно сказать, что из всех частей, которые шли против французов, ни одному батальону не удалось вырваться, все они были захвачены в плен до конца месяца. Крепости Торгау, Эрфурт и Виттенберг открыли свои ворота победителям, переправившимся через Эльбу во многих местах и направлявшимся на Берлин. Наполеон остановился в Потсдаме, где побывал на могиле Фридриха Великого. Затем он отправился в Берлин, вопреки своему обычаю, на этот раз пожелав устроить триумфальный въезд в этот город. Во главе колонны шёл корпус маршала Даву. Эта честь принадлежала ему по праву, поскольку его корпус сражался больше, чем другие. Затем двигался корпус Ожеро, а после него гвардия.

Глава XXXI

Разгром и деморализация пруссаков. — Происхождение состояния Ротшильдов и изменение положения Бернадотта. — Я сопровождаю Дюрока к прусскому королю в Грауденц. — Эпизод войны. — Армия на Висле

Вновь увидев Берлин, который я когда-то оставил таким блистающим городом, я испытал тягостное чувство… Его жители, полные хвастовства и бахвальства в прежние времена, теперь были мрачными, подавленными, погруженными в печаль, потому что пруссаки — большие патриоты. Они чувствовали себя униженными поражением своей армии и оккупацией своей страны французами. Впрочем, почти во всех семьях было кого оплакивать: родственника, друга, убитого или захваченного в плен. Я сочувствовал этой праведной скорби, но признаюсь, испытал совершенно иное чувство, когда увидел входящим в Берлин в качестве военнопленных полк гвардейских жандармов, который