блестящего неба.

Затем сквозь его огненный обморок и спекшийся узел

Поток дождя ворвался на изорванных крыльях жары,

Вспугнул молниями дрему беспокойную воздуха,

Хлестал животворными струями оцепенелую землю,

Закрылись за вспышками, шумом и штормокрылою мглой

Звездные двери небесного смутного сна

И от золотого глаза ее возлюбленного

Скрылся затянутый пеленой туч земли коричневый лик.

Армии революции пересекали поле времени,

Туч нескончаемый марш осаждал мир,

Голос бури требовал неба

И громовые барабаны возвещали боевой строй богов.

Путник из беспокойных соседних морей,

Густогривый муссон со ржанием скакал сквозь земные часы;

Толсты ныне копья посланцев:

Огромные молнии расщепляли обод горизонта

И, швыряемые с разных сторон как из соперничающих лагерей,

Соединяли края неба, крутые, нагие и темные:

Волны, свист, натиск проливного дождя,

Дождя со снегом полотна, рев полета штормового заряда,

Толпы лиц ветра, бег ног ветра,

Спешащих промчаться по распростертым долинам:

Воды небес свисали и сеялись над залитыми странами.

Все было быстрым бегом, свистящим потоком,

Криком бури, падением воды.

Муть моросила на серый пол дня,

Его тусклая протяженность соединяла утро и вечер,

Погружаясь в слякоть и ливень, он достигал черной мглы.

День носил сумерки как скучное платье.

Свет гляделся в стекло ненастного утра, встречая

Свой собственный лик, близнеца полуосвещенного облика ночи:

Ливень, влажный туман и моросящий дождь правили всем

И превратили иссохшую землю в болото и парящую грязь:

Земля стала трясиной, небо — глыбой тяжелой.

Промозглыми неделями не видно заточенного солнца.

Даже когда стихал шум, досаждавший покою мрачному воздуха,

Или слабый луч сквозь плачущие облака пробивался,

Словно печальная улыбка блеснувшая, скрытая возвращением слез,

Всеобещающая яркость тотчас же скрывалась

Или, наскоро приговоренная, умирала мимолетной надеждой.

И новый массив хлестал мертвую грязь,

И падающее бормотание тишину прекращало,

Лишь затопляющего половодья содрогание грязи,

Лишь шелест и зеленое метание деревьев.

Но вот настроение Земли изменилось; она, убаюканная покоем, лежала,

Часы проходили довольной, медленной поступью:

Просторный и спокойный воздух вспомнил мир,

Земля стала товарищем счастливого солнца.

Пришла тишина как приближение Бога,

Свет размышляющего транса лежал на земле и на небе,

И тождество и экстаз

Наполняли медитации уединенное сердце.

В немом разуме Пространства медлила греза,

Время раскрыло свои кладовые блаженства,

Вошли восторг и надежда:

Сокровенная самость глядела в небесные выси,

Сокровенная мысль зажгла скрытое пламя,

И внутренний взор поклонялся незримому солнцу.

Сияющей поступью прошли три сезона задумчивых

И, наблюдая один за другим полные смысла часы,

Поджидали пламя, затаившееся в светлых глубинах,

Грядущего бодрствования некоего могучего рождения.

Осень в славу ее лун вела

И грезила в пышности своих лотосовых омутов,

Сезон дождей и зима положили свои холодные, тихие руки

На грудь Природы, еще в полусне,

И углубляли неопределенными и мягкими оттенками покоя

Безмятежную прелесть убывавшего года.

Затем Весна, горячий Любовник, прыгнул сквозь листья

И поймал землю-невесту в пылком объятии;

Его приход был огнем перелива оттенков,

Его руки были кругом прибытия радости.

Его голос был зовом в Трансцендентального сферу,

Чье касание тайное к нашим смертным жизням хранит

Вечно юный трепет, что мир сотворил,

И отливает древнюю сладость в новые формы,

И сберегает неизменный смертью и Временем

Ответ наших сердец на очарование Природы,

Хранит вечно новым, но все еще прежним,

Биение, что всегда просыпается в древнем восторге,

В красоте, в наслаждении, в радости жить.

Его приход нес очарование, магию,

В его касании усталое сердце жизни становилось молодым и довольным;

Он давал радость добровольному пленнику в груди у Природы.

Юного бога было его объятие земли:

Плененное страстью его божественной вспышки,

Он делал ее тело прекрасным своим поцелуем.

Он пришел, нетерпеливый в блаженстве,

Высоко поющий голосом суматохи счастливым,

В павлиньем тюрбане, волочащемся по деревьям;

Его дыхание было горячим призывом к восторгу,

Глубокой, сладострастной лазурью был его взгляд.

Мягкий небесный толчок взволновал кровь,

Полную инстинкта чувственных радостей Бога;

Обнаруживаемая в прекрасном каденция была всюду,

Настойчивая в восторженном трепете жизни:

Бессмертные движения касались быстротечных часов.

Божественно сжатая интенсивность чувства

Делала страстным наслаждением даже дыхание;

Все, что видно и слышно, было соткано одним обаянием.

Жизнь на земле очарованной стала

Штормом сладости, света и песни,

Пиром цвета, экстаза,

Гимном лучей, литанией криков:

Напряжение хорала священного пения

И качавшегося кадила деревьев

Жертвенный аромат наполняли часы.

Ашока горела во всполохах красных огня,

Чистый, как незамутненное желанием дыхание,

Белый жасмин преследовал воздух влюбленный,

Бледное цветение манго питало голос текучий

Суматохи безумной любви, и коричневая пчела

Бормотала в душистой сердцевине медовых бутонов.

Солнечный свет был великого бога золотою улыбкой.

Вся Природа была фестивалем прекрасного.

В этот момент богов знаменательный,

Отвечая земному томлению и крику ее о блаженстве,

Из иных стран величие пришло.

Молчание в шуме созданий земли

Неизменно обнаруживало тайное Слово,

Мощнейший напор заполнил глину забывчивую:

Лампа была зажжена, святой образ создан.

Связующий луч коснулся земли

Мостом над пропастью меж умом человека и Бога;

Его яркость присоединила нашу скоротечность к Неведомому.

Дух, сознающий свой небесный источник,

Переводящий небо в человеческую форму,

Спустился в земную несовершенную плоть,

Но не рыдал, пав в смертность,

А спокойно смотрел на все глазами широкими.

Она вернулась из трансцендентальных равнин

И смертного дыхания вновь несет ношу,

Она, что издревле билась с нашей болью и тьмой,

За свою незаконченную божественную задачу снова берется:

Пережив смерть и годы эпох,

Еще раз своим бездонным сердцем она встретила Время.

Здесь вновь возрожденная, вновь обнаруженная,

Древняя близость, завуалированная земным внешним обликом,

Тайный контакт, разорванный во Времени,

Единокровность земли и небес,

Между человеческой частью, трудящейся здесь,

И безграничной Силой, еще не рожденной.

Еще раз мистическая глубина начинает попытку,

В космической игре сделала отважную ставку.

Ибо с тех пор, как на этом слепом и кружащемся шаре

Плазма земли впервые дрожала, освещенная разумом,

И жизнь пробила материальную корку,

Тревожа Несознание потребностью чувствовать,

С тех пор, как в тишине Бесконечности пробуждалося слово,

Мудрость Матери трудится в груди у Природы,

Чтобы лить восторг на сердце труда и нужды

И спотыкающиеся силы жизни совершенством поддерживать;

Навязывая чувствительность неба тусклой пучине,

Заставляя осознавать своего Бога немую Материю.

Хотя наш падший разум забывает подниматься,

Хотя противится и разрушается наша плоть человеческая,

Она хранит свою волю, что надеется обожествить глину;

Неудача не может сломить, поражение — одержать верх;

Время не может ее утомить, Пустота — подчинить,

Эпохи страсть ее не уменьшили;

Она не допускает победы Смерти иль Рока.

Всегда она побуждает душу к новой попытке;

Всегда ее бесконечность магическая

Принуждает животные инертные элементы стремиться;

Как