Во всяком случае до тех пор, внес поправку Аннард, пока Елена Имбресс не разнюхает, куда украдкой он ездит. Она все еще готова была убить Брента Каррельяна, как только его увидит. Все, что смог сделать Аннард после первой встречи с Эстоном, — это отвлечь Имбресс описанием убийцы и строго-настрого приказать ей сосредоточиться на его поисках. Аннард добавил, что она должна прекратить заниматься Брентом Каррельяном.

— Итак, рассказывайте, — велел старик. — Подробно.

Аннард повиновался, пересказав почти дословно все заседание Совета, которое только недавно было прервано, с тем чтобы продолжить на следующее утро.

Когда Аннард закончил, Эстон шумно втянул через соломинку остатки своего чая.

— Спектакль.

— Прошу прощения? — не понял Аннард.

— Я сказал, спектакль. Появление в зале Пейла было слишком хорошо рассчитано по времени. Каким-то образом он ухитрился подслушать и дождался подходящего момента для своего выхода, — Эстон хмыкнул. — Я всегда подозревал, что наш друг Амет в глубине своей не слишком мужественной души хранит тщательно скрываемую страсть к театральным эффектам. Очень хорошо. Ему будет легче выносить устремленные на него взгляды.

Аннард кивнул. Уверенность Эстона благотворно подействовала на снедаемого беспокойством молодого человека. Он больше не чувствовал себя в полном одиночестве — стало легче нести ужасный груз ответственности, который не давал ему свободно вздохнуть с самого утра, после того как отбыл Тейлор.

— Нам же, — продолжал Эстон, — остается только сидеть и ждать.

— Чего?

— Того, что Пейл что-то предпримет. Того, что Совет по указке того же Пейла проголосует за войну. Того, что Елена Имбресс найдет убийцу и его хозяев. Того, что принесут в ближайшем будущем западные ветра из Тирсуса. Эстон небрежно махнул рукой в сторону наполовину опустошенного кувшина. — Не хотите ли стакан чая со льдом, пока мы ждем?

— Чтоб эта скотина сгорела в аду! — выругался Горман, отдергивая окровавленную руку от морды жеребца.

— Матрос Горман, — рявкнул низкий голос, — мы не потерпим никаких богохульств ни на борту «Грампуса», ни в доках. Как к любой божьей твари, к лошади следует относиться с уважением.

Горман вздохнул и низко поклонился капитану Торму, который секунду назад появился у поручней судна. Матрос почувствовал, что ему трижды не повезло: во-первых, норовистую лошадь все еще предстояло загнать в упряжь лебедки. Что было еще хуже, он остро чувствовал свою вину за такую несдержанность. И наконец, его угораздило выругаться в присутствии Торма, который, как любой капитан Гатони, был не только светской, но и духовной властью на корабле. Такое нарушение законов не могло пройти безнаказанно.

И действительно, капитан Торм дождался того момента, когда Горман распрямил спину, и строго объявил:

— Я буду ждать твоей исповеди, как только мы благополучно выйдем в море.

Колючая борода капитана была такой густой, что Горман не мог разглядеть за ней рта. Торм казался живым воплощением Бога Гатона, чей голос ясно звучал из наглухо зашитого рта.

— Более того, — добавил Торм. — Тебе вменяется драить палубу пемзой с носовой и кормовой вахтой до тех пор, пока в поле зрения не покажется Нью-Хоуп. А сейчас заводи животное на борт.

С этими словами капитан исчез, а Горман повернулся к своему бьющему копытом противнику. Он едва доставал лошади до холки, а Горман был одним из самых высоких членов экипажа «Грампуса». На блестящей коричневой шерсти коня не было ни единого пятнышка, а умные черные глаза выдавали независимый характер, что не сулило ничего хорошего и без того пострадавшему матросу. Здоровой рукой Горман потянулся к уздечке, но животное отступило назад, норовя лягнуть Гормана передними копытами.

— Кристалл!

Кличка коня прозвучала подобно команде, такой же ясной и четкой, как те, что подавал капитан Торм. Горман обернулся и, бросив быстрый взгляд на пристань, увидел владельца коня, юного гатонского купца по имени Пасс, приближавшегося к ним быстрыми шагами. Услышав свое имя, конь радостно фыркнул и спокойно, будто ничего не случилось, стал ждать хозяина.

— Прошу прощения за своего коня, — сказал Пасс, подойдя к Горману, и многозначительно взглянул на руку матроса. — Кристалл не любит чужих, а еще он никогда не поднимался на борт корабля. Он, должно быть, слегка нервничает.

Закончив объяснение, купец похлопал Гормана по плечу и что-то сунул ему в здоровую руку. Но его слова не утешили матроса, который был уверен, что Пасс подозревает его в неумелом обращении с лошадью. Горман всегда ненавидел купцов. Неуклюжие и беспомощные на борту корабля, они ходили по земле с таким важным видом, словно им принадлежало все вокруг. И, к сожалению, обычно так оно и было.

Горман с обидой следил за тем, как Пасс качнул широкую кожаную упряжь в сторону Кристалла, завел ее под брюхо жеребца, поднял с другого бока и надежно застегнул. Лошадь не двинулась ни на дюйм, полностью доверяя своему хозяину. Раздраженный, Горман резко свистнул, давая сигнал матросам наверху приводить в действие лебедку. Через несколько минут они не без труда подняли тяжелое животное высоко в воздух, а затем, раскрутив рукоять механизма назад, опустили Кристалла на палубу, где Пасс оплатил сооружение особого загона, с тем чтобы избавить коня от недостойного путешествия в трюме. Конь, с горечью подумал Горман, будет гораздо лучше размещен во время плавания, чем он сам.

С этой мыслью он опять повернулся к красивому черноволосому купцу, который, несмотря на юные годы, уже мог позволить себе всяческую роскошь, но тот уже вскарабкался по сходням на палубу судна. Горман нахмурился и посмотрел на свои ладони — одна была запачкана кровью, в другой лежало золото купца, — и представил, как эти руки будут скрести палубу день за днем всю эту неделю.

Тейлор Эш запер за собой дверь каюты и упал на узкую койку. Собственно, койка представляла собой тонкий матрас, привязанный поверх трех деревянных ящиков, каждый высотой в два фута, служивших единственным вместилищем для всех предметов, имевшихся в каюте. Сквозь матрас он ясно ощущал деревянные доски, но Тейлор всегда предпочитал жесткую постель. Конечно, морской вояж будет не слишком шикарным, подумал он, но так он гораздо быстрее достигнет своей цели. И, принимая во внимание все обстоятельства, путешествие в Тирсус будет гораздо более комфортабельным на борту «Грампуса», чем в течение многих недель верхом на Кристалле. Как ни любил Тейлор своего коня, скакать галопом через весь континент не слишком ему улыбалось. И, в любом случае, это заняло бы слишком много времени.

На самом деле, Тейлор почти сразу же отказался от путешествия по суше. Несмотря на весенние штормы, плыть в Тирсус было гораздо быстрее и, вероятно, безопаснее. А выбор гатонского корабля являлся наиболее разумным по двум причинам. Во-первых, потому, что Гатонь была нейтральной страной, и ее корабли находили сердечный прием в портах Индора. Тейлор прикинулся гатонским купцом, и теперь надеялся, что «Грампус» будут не слишком тщательно досматривать, когда он пришвартуется в порту индорской столицы. И самое главное, корабли Гатони, единственные в мире, осмеливались входить в пролив под названием Зубья Пилы весной, когда непредсказуемые теплые течения делали длинный узкий пролив крайне опасным, а для менее легких судов подчас и вовсе фатальным. Но корабль капитана Торма был узким, с острым носом — длинное, проворное, трехмачтовое судно с опытной командой. Риск невелик, а выигрыш во времени, по расчетам Тейлора, совершенно бесценен. В это время года более крупные и неуклюжие индорские и чалдианские галеоны направлялись на юго-запад, огибая и Гонвир, и Бриндис. Глубокие, практически не представлявшие опасности воды южного моря служили проходом, по которому шли большие, значительно более удобные корабли, но обход добавлял к путешествию добрых десять дней.