Благонравие заразно и чревато летальным исходом, но до сих пор мне удавалось от него уберечься. Наверное, теперь я подцепил его от Бона, страдающего им в тяжелой форме. Когда Клод отказался от попыток нас уломать и тоже вошел в клуб, я предложил Бону сигарету, и мы закурили, стоя у дверей. Мы не обращали внимания на красоток, которые дергали нас за рубашки, но не могли не обращать внимания на обезьяноподобных туристов, которые сновали мимо, толкая и пихая нас. Ё-моё, сказал кто-то за моей спиной, ты видел, что она сделала с мячиком для пинг-понга, братан? Моя-твоя любить пинга-понга, сказал кто-то другой. Моя-твоя любить суй-фуй. Ах ты ж мать твою, похоже, эта сука стырила у меня кошелек! Бон выбросил сигарету и сказал: пошли отсюда, пока я кого-нибудь не убил. Я пожал плечами. Куда? Он показал через мое плечо, и, обернувшись, я увидел киноафишу, привлекшую его взгляд.

* * *

Мы посмотрели “Деревушку” в зале, полном местных жителей, которым еще никто не объяснил, что кино – это священное искусство и в его храме не полагается сморкаться без носового платка, жевать и хлебать принесенные с собой закуски и напитки, бить своего ребенка или, наоборот, петь плачущему ребенку колыбельную, добродушно окликать своих знакомых через несколько рядов, обсуждать со своим спутником прошлые, настоящие и будущие повороты сюжета или так разваливаться на сиденье, чтобы твоя ляжка плотно прижималась к ляжке соседа на протяжении всего сеанса. Но кто бы решился их укорять? Как еще понять, хорош фильм или плох, если публика на него не реагирует? А эта публика явно получала большое удовольствие, о чем свидетельствовали щедрые аплодисменты и поощрительные выкрики. Стыдно признаться, но даже меня невольно захватило зрелище, разворачивающееся на экране. Самую бурную реакцию вызвала эпическая финальная схватка, которая заставила биться сильнее и мое утомленное перелетом сердце. Возможно, все дело было в музыкальном сопровождении, по-бетховенски инфернальном рефрене на густых, чрезвычайно низких тонах: та-та-ТУМ-та-ТУМ-та-ТУМ-ТУМ-ТУУУМ; возможно, в свисте вертолетных лопастей, рассекающих воздух в замедленном темпе; возможно, в параллельном монтаже кадров с Беллами и Шеймасом, мчащимися по небу на своих стальных конях, и вьетконговскими снайпершами, берущими их на прицел зенитных орудий; возможно, в эффектных взрывах авиабомб; возможно, в том, как вьетконговским дикарям устраивали кровавую баню взамен недоступной и непонятной им обычной, – а может быть, из-за всего этого вместе мне тоже захотелось взять в руки винтовку и принять участие в ветхозаветном истреблении вьетконговцев, с виду если и не в точности таких же, как я, то уж во всяком случае очень на меня похожих. По крайней мере на вид они были неотличимы от сидящих со мной рядом зрителей, которые радостно вопили и ржали, глядя, как их не столь уж дальних соседей крошат на мелкие кусочки, стирают в порошок и размазывают по окружающему ландшафту с помощью самого разнообразного оружия американского производства. Я заерзал в кресле, вдруг очнувшись от оцепенения. Я хотел закрыть глаза, но не мог – мне удалось лишь быстро моргнуть несколько раз после предыдущей сцены, уникальной в том смысле, что ее одну публика встретила мертвым молчанием.

Эта сцена была также единственной, на съемках которой я не присутствовал. Здесь Творец отказался от музыки; трагедия разворачивалась лишь под крики и протесты Ким Май на фоне ругани, гогота и глумлений вьетконгского квартета. Из-за отсутствия музыки внезапная тишина, воцарившаяся в зале, стала еще заметнее, и матери, которые спокойно позволяли своим чадам смотреть, как людей рубят, расстреливают, потрошат и обезглавливают, теперь закрыли им глаза ладонями. Из затемненного угла пещеры оператор снял человеческого осьминога, извивающегося в ее центре: нагая Ким Май трепыхалась под спинами и конечностями полуодетых насильников. Мы видели ее наготу лишь урывками, так как по большей части ее закрывали стратегически расположенные ноги, руки и задницы партизан, причем телесные тона, алая кровь и фрагменты их рваной черно-коричневой одежды сочетались в выразительном ренессансном стиле, пробудившем во мне смутные воспоминания об уроках по истории живописи. Иногда среди этих кадров возникало снятое очень крупным планом лицо Ким Май – сплошные синяки, разверстый рот, окровавленный нос и только один глаз, так как второй, подбитый, заплыл целиком. В самом продолжительном эпизоде это лицо заняло весь экран – ее раскрытый глаз вращался в своей орбите, а с губ летели брызги крови, потому что она без умолку кричала

мамамамамамамамамамамамамамама

Меня мороз продрал по коже, и когда камера наконец переключилась на обратный план и мы увидели этих коммунистических дьяволов с точки зрения Ким Май – хари красные от домашнего рисового вина, на оскаленных зубах пятна лишайника, раскосые глаза зажмурены в экстазе, – всех нас уже жгло изнутри только одно чувство, а именно жажда их немедленного уничтожения, каковое тут же и воспоследовало в жутких заключительных сценах рукопашного боя, могущих также служить учебным пособием по анатомическому препарированию в медицинском колледже.

На последних кадрах фильма, где невинный Дэнни-Бой сидит у раскрытой дверцы вертолета, медленно поднимающегося в ясную небесную синеву, и плачет, глядя на свою разоренную войной родину, хотя сам направляется в страну, где женские груди производят не просто молоко, а молочные коктейли – по крайней мере, так сказали ему американские солдаты, – я вынужден был признать талант Творца в том смысле, в каком можно преклоняться перед техническим гением блестящего мастера-оружейника. Он выковал нечто прекрасное и ужасное, восхитительное для одних и смертоносное для других – орудие гибели и разрушения. Когда пошли титры, меня охватил стыд за то, что я участвовал в создании этого темного шедевра, и гордость за моих статистов. Их вынудили изображать персонажей, в которых было мало достоинства, но они справились со своей задачей максимально достойно. Это относилось как к четверым ветеранам, сыгравшим НАСИЛЬНИКА № 1, НАСИЛЬНИКА № 2, НАСИЛЬНИКА № 3 и НАСИЛЬНИКА № 4, так и к другим кинодебютантам, выступившим в ролях ОТЧАЯВШЕГОСЯ СЕЛЯНИНА, МЕРТВОЙ ДЕВУШКИ, ХРОМОГО ЮНОШИ, ПРОДАЖНОГО ОФИЦЕРА, МИЛОВИДНОЙ САНИТАРКИ, СЛЕПОГО НИЩЕГО, ПЕЧАЛЬНОГО БЕЖЕНЦА, СЕРДИТОГО КЛЕРКА, БЕЗУТЕШНОЙ ВДОВЫ, СТУДЕНТА-ИДЕАЛИСТА, СЕРДОБОЛЬНОЙ ШЛЮХИ и СУМАСШЕДШЕГО В БОРДЕЛЕ. Но я гордился не только своими земляками. Многие выложились до предела, оставшись за кадром, – например, Гарри. Своими фанатически скрупулезными декорациями он наверняка заслужил номинацию на “Оскар”, и этому не должен был помешать даже досадный инцидент, случившийся под конец съемок, когда бес попутал его нанять местного пройдоху, чтобы тот натаскал для финала настоящих трупов с соседнего кладбища. Полицейским, которые пришли его арестовывать, он сказал с искренним раскаянием: простите, я не знал, что это незаконно. Дело уладили путем быстрого возвращения мертвецов обратно в могилы и солидного денежного взноса в подшефную организацию местных органов охраны порядка, то бишь дом свиданий. Я поморщился, увидев фамилию Вайолет, но решил, что она как помощник режиссера имеет право стоять в титрах выше меня. Самоотверженная поддержка со стороны ответственных за питание, медперсонала и шоферов, обеспечивавших бесперебойную работу транспорта, вызывала cамые теплые воспоминания, но по справедливости мои заслуги носили более важный характер, чем у всех этих благородных тружеников. Я с готовностью признаю, что, будучи всего лишь носителем двух языков и двух культур, не мог считаться столь же высококвалифицированным специалистом, как дрессировщик обаятельной дворняжки, исполнившей роль любимца “зеленых беретов” ПСА КАБЫСДОХА, или его экзотический коллега, который доставил нам на транспортнике DC-3 клетку с мрачным бенгальским тигром (ЛИЛИ) и взял под свой профессиональный контроль двух наших слонов (ЭББОТ и КОСТЕЛЛО). И хотя я не уставал восхищаться оптимизмом и безотказностью наших прачек (ДЕЛИЯ, МАРИБЕЛЬ, КОРАСОН и так далее), неужели они тоже превосходили меня по статусу, отраженному в титрах? Имена прачек продолжали уплывать вверх одно за другим, и только когда они сменились благодарностями в адрес мэра, членов городского совета, заведующего туристическим бюро, филиппинских Вооруженных сил, а также первой леди Имельды Маркос и президента Фердинанда Маркоса, я понял, что мое имя так и не появится на экране.