Я, когда туда вошел, подумал: “Сейчас Борю ждать час или полтора, я уже всего этого нахлебался”. И я пива взял, а у меня вобла была с собой, я уже ее почистил. И тут мне говорят – пожалуйста, иди. Захожу с воблой, а за мной идет халдей, несет пиво, я его даже отпить не успел. Там еще, по-моему, Бадри сидел в углу. Он на меня посмотрел и говорит: “Ну, блин”.

А: И ты стал начальником программы “Время”?

В: Да. Они меня там уговорили. Я, честно говоря, боялся очень сильно.

А: Ты к телевидению не имел практически никакого отношения?

В: Да никакого не имел! Говорю: “Вас не смущает, ребята, что я не знаю, куда бетакам втыкать?” Они говорят: “Да ладно, слушай! Не балет”.

А: В чем была твоя функция? Политическая цензура?

В: Нет. Функция была очень четко обозначена, почему я и согласился. Народ просто за*бался от этих выборов, люди все зомби. А люди неплохие, и специалисты, как я потом понял, действительно хорошие. Нужно было вернуть людей в настоящую журналистику. И Боря говорит: “Сейчас спокойняк будет, все офигенно! Все лето перед тобой. Просто налаживай, к тебе претензий никаких нету”. Это благородная задача, в общем-то.

А: Вы очень быстро перешли на “ты”, да? Ты так с Березовским демократично?

В: Прямо на первой встрече он сказал мне: “Давайте на “ты”. Я говорю: “Давайте на “ты”. Это прямо в 1995 году.

А: Это производило впечатление. Недосягаемый Березовский сразу переходит на “ты”. Умело, умело…

В: Да. А он, кстати, и выглядел так. Это не то, как если бы мне Борис Николаевич Ельцин сказал на “ты”. Я бы наложил в штаны. А он же такой свойский чувак на самом деле.

А: Да, демократичный вполне. По поведению.

В: И вот на ОРТ я занимался честной журналистикой. Поэтому меня через полгода оттуда вы****или.

А: Ты был в самой гуще жизни 90-х годов. Какое у тебя осталось впечатление о том времени?

В: Офигенное. На самом деле когда говорят “лихие 90-е” – это для меня как оскорбление. Знаешь, это как ветерану сказать, что Великая Отечественная война была полное говно и вообще больше всех виновата в ней Россия. Ветеран дико обозлится, и будет прав. И для меня это просто оскорбление, когда хают 90-е. Вообще-то они удобряли почву для Путина. Он, конечно, счастливчик: он пришел, все хорошо. И не просто нефть росла: была схема, как ее продавать, как ее добывать, как ее перерабатывать. И больше того, советский народ вдруг понял, что как потопаешь, так и полопаешь.

А: Да, это верно.

В: В этом смысле кризис 1998-го был дико благотворным. И вспомни, как оклемалась от него Россия.

А: Очень быстро. Отскоком просто – бам!

В: Даже меньше, чем за год. И все только взбодрились. Это о чем говорит? Что была живая страна. Да, конечно, тяжелое наследие. А как ты думаешь, как раковую опухоль вырезать? Конечно, волосы выпадают, брови, ресницы, все понятно… Зато человек вылечился от рака. Что ты теперь жалеешь, что у тебя волосы не растут?

Это было очень круто. Вот сейчас мы вспоминаем, как страна из 1998-го вылезла. А из 2008-го она до сих пор вылезает и хрен вылезет.

А: Сейчас вообще у нас в первый раз два года подряд спад. Такого не было с начала 90-х.

В: Так потому что уже все: люди разучились, инициативы нет, все всего боятся. Ну, я-то уже пенсионер, в общем-то.

А: У нас-то лучшие годы жизни прошли в 90-е годы, это правда.

В: Причем это не только про наше поколение: просто человек впервые начал понимать, что от него что-то зависит.

Познер Владимир Владимирович (род. 1934) – советский и российский тележурналист, первый президент Академии российского телевидения. Наибольшую известность приобрел в качестве ведущего телемостов СССР—США. В 1991–1997 гг. был соведущим программы “Познер и Донахью” на канале CNBC (США). С 1997 г. главным образом работал в России на Первом канале.

Авен: Вы вернулись сюда из США в 1997-м. Что вас больше всего удивило?

Познер: Знаете, произошла интересная вещь. Когда предстояли президентские выборы 1996 года, вы прекрасно помните, что рейтинг Ельцина был чрезвычайно низок. Зюганов должен был выиграть. И я знаю, что, по-моему, в Давосе собрались соответствующие люди и сказали, что этого нельзя допустить. Соответственно телевидение мочило Зюганова, не давало ему возможности выступить и всячески поднимало Ельцина. И это сработало: в конце концов он победил. Я тогда говорил, что все правильно, я понимаю это решение, я сам бы очень не хотел, чтоб коммунисты вернулись. Но кто это решение исполнял? Исполняли журналисты. Я говорю, что в тот момент они перестали ими быть. Они стали пропагандистами. Нельзя быть немножечко беременной. Невинность прошла. И я убежден, что то, что дальше происходило, коренится там.

А: Не только в журналистике. Во всем.

П: Ну и во всем. Отсюда то, что мы видим сегодня, когда журналистики вообще нет, а количество журналистов можно сосчитать по пальцам двух рук.

А: В этом далеко не только Березовский виноват.

П: Нет, далеко нет. Я даже думаю, что он, может быть, в меньшей степени виноват.

А: Это глубокое непонимание того, что средства ломают цель. К сожалению, это не было осознано. В 1996 году я, конечно, был участником этой игры, не таким активным, как Березовский, но мы тоже как-то участвовали. Очень мало людей тогда ставило под сомнение целесообразность такого манипулирования. Выборы, конечно, не были фальшивыми, голоса считали более-менее нормально. Но манипуляция общественным сознанием была гигантская. Как, в общем, и в 2000 году.

П: Конечно. Ну, а дальше – мы не будем говорить.

А: Да, об этом напишут позже. Вернемся в 90-е. За годы вашего отсутствия телевидение сильно поменялось. В 90-е годы появилась плеяда блестящих людей: Игорь Малашенко, Олег Добродеев, Костя Эрнст – талантливые, серьезные. Время вытаскивало талантливых, ярких людей, способных, сильных.

П: В самых разных областях. В моей, журналистской, так и было. Потом они превращались… Ну, тот же Киселев – я имею в виду не Женю, а Диму[120]. Он же талантливый на самом деле. Помню, мы ездили с ним, в группе Академии российского телевидения, в Люксембург. Он как-то ко мне подошел и говорит: “Владимир Владимирович, я хотел бы считаться вашим учеником”. Я говорю: “Ну, на здоровье”. – “Вы понимаете, я решаю вопрос”. Я говорю: “Какой вопрос?” – “Ну, как вам сказать. Вы вроде как плюете против ветра, и я должен понять, готов я идти на это или я должен идти другим путем”. Я говорю: “Ну, думайте”.