Кристева не говорит ему о Бурдье, которого он ненавидит, потому что социолог подрывает всю его систему представлений, благодаря которой он всегда выглядит в лучшем свете. Она не говорит, чтобы он много не пил перед встречей, которая предстоит на неделе. Она уже давно решила относиться к нему как к ребенку и как к взрослому одновременно. Принципиально не объясняет ему некоторые вещи, но ждет, что он поднимется до уровня, которого, как ей кажется, она вправе от него требовать.

Пианист берет откровенно фальшивый аккорд. Дурной знак? Но Соллерс верит в свою счастливую звезду. Он, пожалуй, пойдет искупается. Кристева замечает, что он уже в шлепанцах.

Двести галер, две дюжины галиотов (так называемых полугалер) и шесть гигантских галеасов («B-52»[413] того времени) гонятся по Средиземному морю вслед за турецким флотом.

Себастьяно Веньера[414], грозного командующего венецианским флотом, распирает от злости: ему кажется, что он единственный из всех союзников, испанских, генуэзских, савойских, неаполитанских и папских, рвется в бой, но он ошибается.

Если испанская корона в лице Филиппа II постепенно теряет интерес к Средиземноморью, поскольку слишком уж занята завоеванием Нового Света, молодой дон Хуан Австрийский, темпераментный командующий флотом Священной лиги, внебрачный сын Карла V, а значит, и сводный брат короля, полагает, что война – дело чести, которой, впрочем, его лишает незаконное происхождение.

Себастьяно Веньер защищает насущные интересы Светлейшей[415], и дон Хуан Австрийский, добывающий себе славу, – его лучший союзник, хотя ему это невдомек.

Соллерс рассматривает портрет святого Антония в церкви Джезуати и обнаруживает внешнее сходство. (То ли Соллерс похож на святого Антония, то ли святой Антоний на Соллерса – не знаю, в каком порядке он сравнивал.) Он ставит самому себе свечку и выходит прогуляться по своему излюбленному району Дорсодуро.

Возле галереи Академии он натыкается на Симона Херцога и комиссара Байяра, стоящих в очереди.

«И вы здесь, дорогой комиссар, какой сюрприз! Какими судьбами? Ах да, наслышан о триумфе вашего молодого протеже. Не терпится попасть на следующий тур. Да, да, как видите, играть в прятки бесполезно. Вы первый раз в Венеции? Идете в музей, приобщиться к культуре, да? Передайте от меня привет „Буре“ Джорджоне – единственная картина, ради которой действительно стоит терпеть этих японских туристов. Они щелкают все подряд не глядя – заметили?»

Соллерс показывает в сторону двух японцев в очереди, и Симон едва заметно вздрагивает от удивления. Он узнает японцев на «Фуэго», которые спасли ему жизнь в Париже. Они и правда вооружились «Минолтой»[416] (модель – последний писк) и невозмутимо фотографируют все, что движется.

«Забудьте про площадь Святого Марка. Забудьте про „Бар Гарри“. Сердце города, а значит, и сердце мира здесь, в Дорсодуро… Ха, о Венеции что только не услышишь, правда?.. Кстати, обязательно сходите на кампо Санто-Стефано, это в двух шагах, только перейдете Большой канал. Там статуя Никколо Томмазео, писателя политического толка, поэтому неинтересного – венецианцы прозвали его Cagalibri, „книгосер“. Это из-за статуи. Кажется, что она и правда испражняется книгами. Ха-ха! А еще нужно побывать на Джудекке[417], это другой берег. И посмотреть церкви Палладио, они там все в ряд… Знаете Палладио? Отчаянный человек… как вы, наверное? Перед ним стояла задача выстроить здание напротив площади Святого Марка. Представляете? Еще тот челлендж, как выражаются наши друзья американцы, никогда не разбиравшиеся в искусстве… как, впрочем, и в женщинах, но это уже другой разговор… И вот вам пожалуйста: над водами возвысился собор Сан Джорджо Маджоре. А еще Иль Реденторе, шедевр неоклассики: с одной стороны – Византия и пламенеющая готика прошлого, с другой – античная Греция, навеки воскрешенная в Ренессансе и Контрреформации. Посмотрите – это в ста метрах! Если поспешите, застанете закат солнца».

В этот момент в очереди раздается крик: «Вор! Держите вора!» Какой-то турист бежит за щипачом. Соллерс машинально лезет во внутренний карман пиджака.

Но тут же берет себя в руки: «Ха, вы видели? Наверняка француз… французов всегда обносят. Вы уж осторожнее. Итальянцы – великая нация, но, как все великие нации, бандиты… Вынужден вас покинуть, а то пропущу мессу…»

И Соллерс удаляется, шлепая тонкими сандалиями по венецианской мостовой.

– Видел? – спрашивает Байара Симон.

– Да, видел.

– Эта штука у него.

– Да.

– Так может, сразу и отберем?

– Надо сначала убедиться, что это не фуфло. Для этого тебя сюда и послали, если помнишь.

На лице Симона возникает едва уловимая самодовольная улыбка. Еще один изгиб очереди. Про японцев он тут же забыл.

Двести галер проходят через пролив Корфу и движутся к Ионическому заливу, среди них «Ла Маркеза», которой командует генуэзец Франческо Сан-Фреда, на борту также капитан Диего де Урбино и его люди, они играют в кости, и среди них – сын погрязшего в долгах дантиста, отправившийся, как и все, на поиски славы, а заодно и денег, кастильский идальго, искатель приключений, нищий дворянин шпаги, молодой Мигель де Сервантес.

Помимо карнавальных увеселений, в венецианских дворцах тут и там устраивают торжества для избранных, и праздник в Ка Реццонико не уступает им ни в притягательности, ни в элитарности.

Изнутри доносятся громкие голоса на зависть прохожим, которые вместе с пассажирами вапоретто задирают головы, пытаясь заглянуть в бальный зал, где видны или угадываются росписи с оптическими иллюзиями, огромные стеклянные многоцветные люстры и роскошные фрески XVIII века, украшающие плафон; увы, все приглашения исключительно именные.

О празднествах «Клуба Логос» в прессе не сообщается.

Сегодня мы бы сказали, что «Клуб Логос» не раскрывает информацию о подобных событиях.

И все же праздник проходит в самом сердце города дожей. Собрались человек сто, лица у всех открыты. (Вечерний дресс-код положен, но бал некостюмированный.)