– Ну… вот у меня, к примеру, решающий выпад приходится на коду. Это значит, что сопернику нужно дать время. Я жду, когда он откроется, capisce? Ораторский поединок ближе к дуэли на шпагах. Раскрыться, встать в защиту, увернуться, совершить обманный маневр, перехватить, отвести, парировать – и ответный удар.

– Uno spadaccino, si[433]. Ma пистолет разве не migliore?[434]

Байяр пихает дарование локтем. Симон знает, что распространяться о своих тактических хитростях перед всеми подряд накануне столь ответственной встречи не очень-то умно, но преподавательская жилка оказывается сильнее. Он не может не поучать:

– На мой взгляд, возможны два подхода. Семиологический и риторический, понимаете?

– Si, si… credo di si, ma…[435] Вы не могли бы пояснить un poco[436], maestro?

– Это же очень просто. Семиология позволяет понимать, анализировать, декодировать, она оборонительная, как Борг. Риторика – это чтобы внушать, убеждать, побеждать, она наступательная, как Макинрой.

– А, si. Ma Борг ведь побеждает, no?[437]

– Ну конечно! Победить можно так или иначе, это просто разные стили игры. Семиология – чтобы расшифровывать риторику соперника, понимать его маневры, тыкать его носом. Семиология – как Борг: достаточно сделать на один удар больше соперника. Риторика – это эйсы, мощные удары, ускорения вдоль линии, а семиология – отбитые мячи, обводы, свечи.

– И это migliore?

– Э… нет, необязательно. Но это моя стезя, я это умею и так играю. Я не зубр адвокатуры, не проповедник, не политический трибун, не мессия и не продаю пылесосы. Я универсант, таково мое ремесло – анализировать, декодировать, критически осмысливать и трактовать. Вот мой стиль игры. Я Борг. Вилас. Хосе Луис Клерк[438]. Хм…

– Но кто с другой стороны?

– Ну, скажем… Макинрой, Роско Таннер[439], Герулайтис…

– А Коннорс?

– Да, еще Коннорс, тьфу ты!

– Perchè[440] «тьфу ты»? Что с ним такое?

– Очень уж силен.

Сейчас трудно оценить степень иронии в последней реплике Симона, но тогда, к февралю 1981 года, Коннорс успел проиграть Боргу восемь встреч подряд, а его последней победе в Большом шлеме было почти три года (на «US Open» в 1978, как раз против Борга), и уже начались разговоры, что он кончился. (О том, что через год он выиграет «Уимблдон» и «US Open», пока никто не знает.)

Как бы то ни было, Симон вновь делается серьезным и спрашивает:

– Полагаю, он победил на дуэли?

– Казанова? Si, он ранил поляка в живот и quasi[441] убил его, но ему самому пуля попала в большой палец, и его левая кисть едва не была amputato[442].

– В самом деле?

– Si, хирург-то сказал Казанове, что будет гангрена. Ну а Казанова спросил, есть ли она уже. Хирург сказал, мол, нет, а Казанова тогда сказал «va bene, когда будет – посмотрим». Хирург же сказал, что allora[443] всю руку придется отрезать. И знаете, что Казанова сказал? «А зачем мне рука без кисти?» Ха-ха-ха!

– Ха-ха… Ну… bene.

Симон вежливо откланивается и идет за «Беллини». Байяр наворачивает птифуры и следит за гостями, которые рассматривают его товарища с любопытством, восхищением и, быть может, даже с опаской. Симон принимает сигарету у дамы в парчовом платье. Развитие вечера подтверждает нужную ему информацию: слава, которую он обрел за несколько сессий в Париже, достигла Венеции.

Он пришел сюда ради этоса, но не хочет задерживаться допоздна. Хюбрис ли это? Он и не думал выяснять, нет ли в зале его соперника, а тот, вероятно, долго и внимательно наблюдал за ним, прислонившись к дорогой резной мебели и нервно давя сигареты о статуэтки Брустолоне[444].

Дама в парчовом платье теперь кадрит Байяра (ей хочется знать, какую роль комиссар сыграл в восхождении молодого дарования), и Симон решает вернуться в одиночестве. Байяр слишком сосредоточен – видимо, на ее декольте – и, возможно, несколько ошалел от окружающей красоты и насыщенной культурно-туристической программы, которую уготовил ему Симон с момента прибытия, поэтому не обращает внимания или, по крайней мере, ничего не имеет против.

Симон слегка захмелел, да и время еще не позднее, а на венецианских улицах продолжается праздник, но все-таки что-то не так. Чувствовать, будто рядом кто-то есть, – это как вообще? Интуиция – такая же удобная штука, как бог, если не хочешь ничего объяснять. Только ни черта мы не «чувствуем». Мы видим, слышим, просчитываем, расшифровываем. Машинальный мыслительный процесс. Симон все время видит одну и ту же маску, потом другую, а следом еще одну. (Масок, впрочем, много, и поворотов тоже.) На безлюдных улицах он слышит за спиной шаги. «Инстинктивно» начинает путать следы и, конечно же, теряет дорогу. Ему кажется, что шаги все ближе. (Не вникая в тончайшие нюансы механизма психики, скажем, что впечатление – более устойчивое понятие, чем интуиция.) Петляя, как венецианский пес, он попадает на кампо Сан-Бартоломео рядом с мостом Риальто, где уличные музыканты вразнобой пытаются переиграть друг друга, и понимает, что его отель где-то рядом, напрямик – не больше нескольких сотен метров, но меандры венецианских улиц не знают прямых машрутов, и каждый раз, пытаясь идти вперед, он упирается в темные воды прилегающего канала. Рио делла Фава, рио дель Пьомбо, рио ди Сан-Лио.

Вот молодняк, облокотившись о каменные стенки колодца, пьет пиво и уминает cicchetti[445]. Разве он только что не проходил мимо этой osteria?