О летних путешествиях даже разговоров больше не заводили. Было принято негласное решение с ними покончить. Во-первых, следовало избегать повторения каннской истории, во-вторых, мировая война отнюдь не способствовала увеселительным поездкам. Теперь семья проводила каникулы в поместьях, рассыпанных по всему департаменту Кундинамарка.

В восемнадцать лет Соледад Урданета благодаря своей загадочной красоте — фарфоровому совершенству черт, оттененному неизменной печалью, — была избрана королевой красоты среди студентов. Бенхамин Урданета позаботился о том, чтобы все светское общество Боготы явилось чествовать его дочь. Пышная церемония коронации проводилась в Театре Колумба, специально арендованном для торжества. Звуки оркестра, длинные платья и драгоценности, приветствия и аплодисменты — местная аристократия почитала себя хранительницей лондонских традиций. Соледад держалась поистине Снежной королевой, не присоединяясь к взрывам смеха, демонстрируя фотографам свою самую прекрасную ледяную улыбку и раздавая автографы млеющим от восхищения поклонникам. Бенхамин любого из них готов был принять в качестве будущего зятя — все эти юноши принадлежали к старейшим знатным родам столицы.

Но Соледад никто не нравился. Зато ее благочестие росло на глазах. Покончив с королевскими обязанностями, она целиком сосредоточилась на церковном пении. Одного Господа желала она славить своим несравненным голосом и вскоре превратилась в самое знаменитое сопрано кафедрального собора.

Месса стала чем-то вроде изысканного воскресного концерта, и церковь переполняли прихожане — в основном молодые люди, околдованные певицей. У иных от одного ее вида случались приступы слез и обмороки. Зависть и ревность старых дев и замужних дам не знали границ: в лице Соледад они обзавелись непобедимой соперницей. Из-за ее постоянных отказов некоторые мужчины начинали крепко пить. Свет единодушно решил, что за всю свою историю Богота не порождала более капризной красавицы.

Урданете не хотелось отпускать дочь за границу, но когда она достигла совершеннолетия — двадцати одного года — он все же сдался. Соледад недолго оставалось до статуса старой девы, и ее отцу отнюдь не улыбалась перспектива сделаться предметом насмешек всего города. Кроме того, война кончилась, Париж вернул себе звание столицы мира, и в рафинированных семьях Боготы снова вошло в моду отправлять своих отпрысков путешествовать по Европе. Родители обсуждали их маршруты и приключения за чаепитиями, игрой в бридж, гольф или поло.

1946 год, проведенный во Франции, стал для Соледад годом тоски и воспоминаний. В каждом встречном ей чудился Жоан. Хотя она и жила у монахинь, избегая таким образом навязчивых поклонников, навсегда похоронить себя заживо в монастыре ей недоставало мужества.

В пении она достигла вершины мастерства, усердно посещая занятия в Сорбонне. Девушка ни с кем не общалась, хотя желающих завязать знакомство находилось множество. Приступы лунатизма иногда повторялись и здесь, но каким-то чудом не привели к неприятностям. Иной раз она просыпалась среди ночи на набережной Сены в безмолвной компании таких же бродяг не от мира сего, которые искали во тьме угасший в их жизни свет. Сердце было ей единственным верным спутником; оно, хотя и продолжало изнывать от любви, уже не болело.

Отец с матерью писали и звонили каждую неделю, Соледад отвечала вежливо и холодно, пряча истинные чувства за избитыми формальностями. Ее письма были регулярны, но монотонны; они отличались друг от друга лишь датой да замечаниями о погоде, меняющимися вместе с временами года.

Когда родители попросили ее вернуться, Соледад не удивилась. С невозмутимым спокойствием она согласилась: видно, такова ее судьба. Она вернется туда, откуда приехала, — в свою золотую клетку.

Но у Бенхамина Урданеты были на нее совершенно иные планы... впрочем, и она не говорила родителям всей правды. Прежде чем уехать в Боготу, она намеревалась посетить Барселону.

Тем временем в отеле «Риц» Жоан Дольгут сделался любимчиком ценителей фортепианной музыки. Пять долгих лет он проработал официантом, но однажды, когда он играл на рояле, уверенный, что вокруг ни души, его случайно подслушал директор. С тех пор ему поручили заменять пианиста, если тот брал выходной, а потом старого и вовсе уволили, назначив Жоана на его место. Барселона при Франко кишела военными и фалангистами, которые, едва заслышав музыку Жоана, приходили в восторг и оставались в отеле надолго. Юноша взял себе за правило быть только пианистом и не более, исполнителем не от мира сего, без личной жизни и политических суждений. Его рояль создавал атмосферу, не замутненную враждой и политикой — ведь музыка не имеет ни национальности, ни идеологии, это всего лишь звуки, прекрасные, эфемерные звуки. Поток флюидов из души в душу, от исполнителя к слушателю — в то время как вся страна погружается в пучину регламентированного страха. В салоне отеля «Риц», чтобы провернуть кое-какие сделки, встречались спекулянты, принося с собой отголоски своей торгашеской среды: строжайшую секретность и двойную мораль. Послевоенный период сформировал новую Барселону, к которой Жоан никак не мог привыкнуть. Конечно, мягкий уклон Виа Лайетана все так же манил прогуляться в приглушенном свете фонарей, многострадальные улицы еще хранили отзвук иных шагов, без солдатских сапог, церковные колокола, как и прежде, отмечали течение времени, но эпоха сменилась.

Одинокий молодой сирота не мог не привлекать внимания. Он не ставил перед собой подобной цели, и тем не менее его сонаты околдовали не только постояльцев отеля, но и симпатичную, простую девушку, натиравшую полы. Трини приехала из Уэльвы на поезде «Севильяно» вместе с другими андалузскими эмигрантами. Увидев из окна Французский вокзал, она поняла, что хочет умереть в этом городе, — ведь здесь так красиво, и даже нищета какая-то другая, не как у них в деревне. Она надеялась тут выйти замуж, родить детей и даже, может быть, научиться писать.

Натирая до блеска мраморный пол салона и слушая пианиста, Трини влюбилась в хрупкого печального юношу, но, будучи девушкой застенчивой, долго не решалась с ним познакомиться.

Жоан, чье сердце с известных пор было глухо к романтическим порывам, по наивности не понял намеков Трини и постепенно начал относиться к ней дружески, не подозревая, что она уже спит и видит, как назвать его своим женихом. Как и он, она испытала на себе губительное дыхание войны. Ее отца казнили за приверженность республиканским идеям, а мать спустя год скончалась от воспаления легких.

Молодые люди ходили гулять по воскресеньям и редкие свободные от работы часы тоже проводили вместе. Впрочем, случалось это нечасто, поскольку работа в роскошном отеле выжимала из них все время и силы в обмен на горстку песет, которых едва хватало на пропитание.

Так или иначе, Жоан воспринимал Трини исключительно как приятеля, по случайности принадлежащего к противоположному полу. Никаких более чувств он не испытывал — сердцем его безраздельно владела маленькая воздушная фея. Прошло уже семь лет с той поездки в Колумбию, но рана нисколько не затянулась, кровоточила день за днем. Однако Трини с провинциальной непосредственностью упорно шла к своей цели.