25 до 34 лет), остальные 13,8% испытали первый приступ кликушества в поздний детородный период (35–40 лет). Женщины в постклимактерическом периоде чаще встречались в эпидемиях (25,5%), чем в индивидуальных случаях (4,8%). У некоторых из них признаки одержимости проявлялись и до эпидемий. Также в эпидемиях часто фигурируют женщины в возрасте от 25 до 34 лет, что составляет 35,3% жертв эпидемий. Среди индивидуальных случаев чуть более трех четвертей крестьянок испытали первый припадок в детородном возрасте: 47,6% в возрасте от 16,5 до 24 лет, из них 19% – до 18 лет, а 28,6% – от 18 до 24 лет, обычном возрасте для вступления в брак. О чем говорят нам эти показатели?

Во-первых, из приведенных выше профилей следует: важно проводить различие между жертвами эпидемий одержимости и отдельными кликушами. Во время эпидемий опасения быть испорченным через заколдованную еду или каким-то другим способом, а также страхи потери фертильности усиливались из‐за массового характера одержимости. Женщины старше 40 лет с большей вероятностью вовлекались в этот коллективный опыт, чем в индивидуальные случаи, когда одержимость ограничивалась одним эпизодом. Точно так же одержимые мужчины чаще встречаются при эпидемиях.

Будучи источником культурных знаний и играя важную роль в домашнем хозяйстве, пожилые русские женщины пользовались уважением в деревне. В расширенных домохозяйствах они занимали статус большух, то есть главных женщин в семье. Руководя всеми остальными женщинами домохозяйства, они отвечали за все домашние функции. Овдовевшие большухи с несовершеннолетними сыновьями также могли выступать в качестве глав домохозяйств на публичной арене и, соответственно, имели право голоса на деревенских собраниях, состоявших в основном из мужчин. Эти пользующиеся авторитетом женщины едва ли могли оказаться жертвами одержимости бесами.

Другое дело – маргинализированные пожилые женщины. Статус пожилой женщины как главы домовладения снижала ее бедность и зависимость от общинных запасов зерна. Также их положение оказывалось под угрозой в пореформенный период, когда мужчины-односельчане жаждали заполучить и их земельные наделы. Проблема обострялась по мере роста цен на недвижимое имущество начиная с 1880‐х годов[668]. Не всегда старшие женщины пользовались уважением со стороны невесток. Об этом свидетельствуют приведенные ранее примеры, когда из‐за семейных конфликтов возникали обвинения в колдовстве, рассматриваемые деревенскими и волостными судами. Маргинализированные пожилые женщины становились главными кандидатками в кликуши, особенно во время эпидемий, когда большое число жертв не позволяло сосредоточить внимание исключительно на них. Внимание общества к отдельной пожилой женщине могло иметь неприятные последствия, если бы ее соседи сочли, что она замышляет недоброе. Опасения, которые выражали эти пожилые кликуши по поводу напряженности в деревне, а также агрессии со стороны соседей или членов семьи, усиливались в периоды наибольшей уязвимости, когда эпидемии одержимости были в самом разгаре, а ведьмы или колдуны без разбора нападали на членов общины. Катарсис для этих женщин наступал через идентификацию и изгнание нечистых сил посредством контрмагии, экзорцизма, примирения или насилия.

Поскольку об одержимых мужчинах крайне мало сведений, можно только предположить, что случаи массовой одержимости предоставляли этим мужчинам публичную обстановку, в которой они могли выразить свои эмоции. Во время свадеб, когда колдуны, как считалось, поражали своих врагов, у многих возрастал страх утратить мужскую силу. В случае мужчин среднего возраста подобное несчастье могло сопровождаться понижением в статусе или и другими видами маргинализации в семье и общине. Но была возможность и получить сочувствие вместо порицания, а также, несомненно, некоторую власть во время опознания злонамеренной ведьмы или колдуна.

Что касается женщин детородного возраста, то важно помнить, что статус женщины в российском (крестьянском) обществе определялся множеством факторов. Количество детей (особенно сыновей), которых она родила, ее способности как работницы и кормилицы, ее покорность мужскому авторитету и, пока она не достигла статуса большухи, пожилым женщинам семьи – все это формировало социальную репутацию крестьянки. Когда женщины не могли оправдать ожиданий, их «самовосприятие, социальное положение и, в конечном счете, здоровье в целом… [оказывались] под угрозой»[669]. В то время как подавляющее большинство русских крестьянок справлялись со всеми этими требованиями, те, кто им не соответствовал, могли оказаться уязвимы для бесоодержимости. В обществе, где почти все состояли в браке, незамужние женщины, несомненно, боялись не соответствовать общественным ожиданиям. Их выбор сводился к тому, чтобы вообще покинуть деревню, принять постриг или остаться в деревне один на один со злобными пересудами соседей и родных.

Точно так же женщины, недавно вступившие в брак, чувствовали на себе особое оценивающее внимание со стороны семьи и общества. Уязвимость женщины, меняющей статус девушки на статус жены, проявлялась в тревоге относительно половой близости и фертильности, заметных во время свадебных торжеств. Даже после консумации брака семья и общество внимательно следили за частотой и исходом беременностей. В то же время постоянные требования свекровей и невесток резко отличались от более заботливого отношения родных матерей и относительной свободы, предоставляемой девушкам, достигшим брачного возраста, когда им позволялось насладиться ухаживаниями, вниманием и восхищением молодых людей. Чем старше становились жены, тем больше они тяготились авторитетом свекровей. Особенно, если их мужья жестоко обращались с ними или надолго уходили работать за пределами деревни, оставляя жен со своими родственниками и более тяжелой работой. Отхожий промысел мужа мог быть благословением для женщины, подвергающейся насилию. Но с другой стороны, это также могло увеличивать нагрузку на нее до невыносимого уровня: женщина лишалась союзника, защищавшего ее от родственников мужа, регулярно подвергавших сомнению ее преданность семье, рабочие привычки и супружескую верность[670]. Так как ожидаемая продолжительность жизни в XIX веке была низкой, несмотря на некоторое улучшение на рубеже столетий, в возрасте 24–40 лет женщины могли овдоветь, и тогда общество вынуждало их вступать в повторный брак, снова запуская цикл беспокойства и неуверенности.

Женщины детородного возраста, которые были не в состоянии справиться с жизненными трудностями, могли поддаться бесоодержимости, что давало им временное облегчение от этого бремени. Недоброжелательное внимание окружающих сменялось заботой, и даже личные обстоятельства могли некоторым образом измениться после исцеления. Другими словами, кликушество могло расширить возможности для некоторых из своих жертв. В то время как чудесно исцелившиеся становились предметом общественной гордости и памяти, другие добивались большего уважения и социального статуса, изгоняя зло из общины. Третьим оставалось на протяжении нескольких лет довольствоваться статусом кликуши. Выплескивая свои эмоциональные тревоги через одержимость, они обнаруживали, что их новая возвышенная страдальческая роль предпочтительнее, чем возвращение к повседневным позициям.

Эти общие сведения о положении женщин в российском обществе выявляют аспекты их подчиненного положения и того бремени, которое на них возлагалось обществом, но в то же время оставляют в тени индивидуальность каждой из