Если бы он мог встать, он бы вцепился в нее.

— Ты великий эгоист, — констатировала она. — По-моему, в этом нет ничего плохого. Великий эгоист — это великий грешник. У великих грешников есть возможность великого покаяния. Покаяние — это своего рода трамплин.

Она приспустила одно плечо своего халата. Он уставился на черную кружевную ткань, очевидно шелк.

— Я выросла в достаточно состоятельной семье, — сказала она. — Я так никогда и не смогла смириться с шерстью на голое тело.

Ему удалось сохранить сосредоточенность.

— Разве это важно? — спросил он. — Двое детей пропали.

Ее лицо стало совершенно серьезным.

— Все еще хуже, — сказала она, — чем ты можешь себе представить.

Африканка принесла ему суп, он съел его, сидя в кровати.

— Большая часть происходящего, — сказал он, — неподвластна нам, а находится в ведении Всевышней. Если ребенок пропал — или, наоборот, нашелся. Его жизнь и смерть. Возможно, мы на самом деле не можем ничего изменить. Но если ты хочешь без угрызений совести смотреть на свое собственное бессилие, то есть только один выход. Надо сделать все, что от тебя зависит.

Его слова не возымели действия — у нее явно не было никакого желания дискутировать с ним. Она собрала посуду. В дверях она остановилась.

— Я найду машину, — сказала она. — Сегодня ночью.

— А как насчет бутылки коньяка? И пары бокалов. И чего-нибудь обезболивающего — немного морфия, чтобы я смог подготовиться к выступлению?

Все заняло не более трех часов.

Она появилась вскоре после полуночи, помогла ему перебраться в инвалидное кресло. Они спустились на подземную парковку на лифте. Он насчитал в подвале двенадцать машин: два внедорожника, «скорая помощь», в которой его сюда доставили, еще одна санитарная машина, грузовик, два пикапа, «универсал», три «фольксвагена поло», очевидно, для динамичного шоппинга монахинь, и автомобиль с фургоном.

Сестра Глория опустила платформу для инвалидного кресла, закатила Каспера в фургон, подняла платформу, толкнула кресло вперед и закрепила его. За рулем сидел Франц Фибер.

Рулонные гаражные ворота были, должно быть, снабжены датчиком или дистанционным управлением — они поднялись сами собой. На улице стеной стояла ночь. Ворота в ограде открылись, в свете фар мелькнули клочья тумана.

— У нас есть три часа, — сказала африканка. — Потом кто-то начнет удивляться.

— Ты когда-то говорил, что у тебя есть водитель, — сказал Каспер, — у которого есть катер.

Не отрывая глаз от дороги, Франц Фибер написал что-то в маленьком блокноте, прикрепленном под иконкой. Вырвал и протянул листок назад Касперу.

Каспер попытался набрать номер, но не смог — дрожали руки, он показал на номер, африканка набрала его. Ему пришлось сдвинуть повязку с уха, чтобы можно было говорить по телефону. Прошла целая вечность, пока он наконец не услышал голос в трубке. Голос какого-то грузного человека.

— Это старший брат Франца Фибера, — сказал Каспер, — Франц говорит, что у вас есть катер, которым можно было бы воспользоваться через пятнадцать минут.

В трубке раздалось какое-то бульканье.

— Обратитесь к врачу! Вы знаете, который час?

В своих поступках люди руководствуются не тем, чего ждут от будущего. Мы скорее стремимся уйти от того, что осталось позади нас. В голосе этого человека звучали воспоминания обо всех прошлых обманах и одиночестве. От этих воспоминаний он пытался оградить себя при помощи вещей осязаемых. Слова эти произнесло мясистое тело, находящееся в доме внушительных размеров.

— Очень жаль, — заметил Каспер. — А я-то думал, что вы дорожите своей работой. И при этом не прочь заработать десять тысяч.

Они въехали на Биспебуэн. Телефон молчал. Может быть, все его догадки — просто игра воображения. И человек сейчас положит трубку.

— Наличными?

Каспер достал из кармана халата деньги фонда и поднял их к свету фонарей. Он насчитал двадцать купюр. С изображением Нильса Бора. У одного из создателей квантовой механики были большие мешки под глазами. Наверное, это было нелегко. Обладать сердцем и умом святого — и тем не менее оказаться причастным к созданию самой страшной бомбы.

— Почти новыми пятисоткроновыми купюрами, — пояснил он.

Он услышал, как зажглась лампа, застонала кровать, кто-то тяжелый заворчал. Жена или ротвейлер.

— Порт ночью закрыт, — сказал мужчина.

— Вы хотите сказать, что можно убедить настоящего моряка в том, что с закатом солнца Эресунн закрывается?

Они ехали по Речному бульвару.

— Мол Кальвебод, — сказал голос. — Наискосок от Шлюзовой гавани. Через полчаса.

Они свернули у Центрального вокзала и Почтового терминала. Проехали на юг вдоль гавани. Миновали новый «Рыбный рынок». Когда Каспер был маленьким, здесь были угольные склады, суда, служившие домами, и заводы. Теперь здесь выстроили торговые центры и ночные клубы.

Они проехали теплоэлектростанцию имени Эрстеда, причал Бельведер — он не бывал здесь лет десять. В его детстве здесь стояли двести пятьдесят катеров, а рядом были крошечные садовые участки, на которых люди жили круглый год. Теперь все пространство занимали бизнес-центры и порнокиностудии. Бывало, что небольшие цирки останавливались тут на зиму, он помнил несколько таких зимовок в Южной гавани. В те времена город заканчивался здесь, а к юго-востоку от Шелландсбро начиналась настоящая тундра. Сейчас здесь раскинулись поля для гольфа, вырос футбольный стадион, появились бензоколонки. Три дома поблизости от железной дороги, которые он помнил по тем временам, находились теперь под охраной государства и были огорожены. Что тут скажешь? За полпоколения мы шагнули из джунглей прямо в зоопарк.

— В моем детстве, — заметил он, — это были задворки города. Теперь тут самый настоящий фасад. Не понимаю.

Всегда приятно, когда есть публика. Но он говорил сам с собой. И не ждал ответа.

— Задворки остались в целости и сохранности, — отозвалась африканка. — И меньше они не стали. Скорее даже больше. Их просто слегка подкрасили.

Он почувствовал какую-то беспричинную злость.

— Интересно, — спросил он, — откуда у малолетней монахини, выросшей в африканском буше, такая осведомленность о темных сторонах города?

Она качнулась вперед, отпихнула ногой ногу Франца и ударила по тормозам. Каспер чуть не вылетел из кресла через лобовое стекло. Фибер побледнел, как привидение.

Она сняла через голову медальон и протянула его назад. Включила в салоне свет. Каспер увидел фотографию, на которой были изображены двое детей и мужчина — на зеленой лужайке. Дети были кожа да кости, но улыбались во весь рот белозубыми улыбками. У мужчины была кроткая улыбка и взгляд, который уравновешивал эту кротость.