…Люлька уже ползла вниз, когда Эстерсона волной накрыло последнее, самое яркое видение.

В дни работы в Патагонии, когда сердце его еще было исполнено чаяний и надежд, по большей части демиургического свойства, когда «Дюрандаль» летал лишь в его, конструкторских снах, Эстерсону случилось познакомиться с одним канадцем. Он носил неблагозвучную фамилию Перебейвус, звали же его Унгаро. У этого Унгаро Перебейвуса имелось пристрастие к одной гнусной психологической игре. Он играл в нее, не зная ни стыда, ни усталости.

— Так сколько, ты сказал, тебе лет, Стив? — спрашивал Унгаро у молоденького, тщедушного инженера-филдера.

— Двадцать восемь, — неуверенно говорил тот. (Вся его научная биография была написана на его прыщавом, лишенном подбородка лице. В шестнадцать — победитель олимпиады по физике в своей голожопой субдиректории Средняя Дакота. Потом муштра на интенсивных языковых курсах, зачисление в престижный русский вуз по благотворительной программе, с отсрочкой оплаты обучения. На каждый год учебы — по блестящей научной статье, дипломная работа с замахом на Госпремию. Вместо личной жизни — виртуальные эротические туры, в анкетной строке «хобби» — красноречивый прочерк. И вот окончание университета и обретение Работы Своей Мечты. Добро пожаловать в концерн, который делает флуггеры! «Да-да, дорогие мои мамочка Свит и папочка Бакс, настоящие большие флуггеры, которые могут летать в космосе!»)

— Ты сказал двадцать восемь? — выпучив глаза на Стива, переспрашивал Унгаро. Очень артистично это у него получалось.

— Д-да, — несмело кивал филдер. — А что?

— Тебе двадцать восемь и ты все еще не получил должность ведущего?

— Н-нет…

— Да Александр Македонский в двадцать восемь уже покорил полмира! А ты булки греешь тут, в этом отстойнике… Гос-споди…

— Но ведь то Македонский, — оправдывался несчастный, стараясь унять дрожь в голосе. Комплексы неполноценности бросались на него стаей одичавших волкодавов. Этой ночью ему не уснуть! («Сегодня думал о самоубийстве. Неужели все мои достижения так ничтожны, дорогие мамочка Свит и папочка Бакс?»)

— Да не бери дурного в голову, Стив, — вдруг, словно бы что-то для себя решив, говорил Унгаро со змеиной улыбкой. — Ты вообще большой молодец!

Филдер Стив удалялся в уборную на подкашивающихся ногах, а Унгаро начинал поиски новой жертвы.

«Сколько-сколько тебе, Хуан? Тридцать? Ты сказал тридцать? Да в тридцать лет Наполеон был уже императором Франции! А ведь выбился из простых артиллерийских лейтенантов!»

«Не смеши меня, Сторм. К сорока годам Эдисон уже изобрел граммофон и аккумуляторную батарею!»

«В тридцать один Шекспир уже был автором «Ромео и Джульетты», Вонг. А Пушкин написал «Я помню чудное мгновенье!»…»

И так далее. Эффект был ошеломляющим. И, очевидно, без черной магии тут не обходилось. Ну кто не знал про Александра Македонского? Все знали, со школы. Но почему-то от этого знания никому не было больно. А вот от одной фразы Унгаро Перебейвуса — больно было.

Однажды, на юбилее одного из учредителей концерна (не то Родригеса, не то Дитерхази, всем было наплевать), дошла очередь и до Эстерсона.

— Между прочим, сколько вам лет, дражайший Роланд? — осведомился Унгаро, размешивая полосатой соломинкой модный в том сезоне коктейль «Хиросима» (с добавлением экстракта термоядерного никарагуанского перца).

— Ну, сорок.

— А знаете ли вы, что в сорок лет Леонардо да Винчи…

— Не знаю и знать не хочу, — перебил собеседника Эстерсон и сопроводил свою фразу зверской улыбкой викинга, неделю не едавшего свежей человечинки. — И, кстати, в моей жизни тоже случалось кое-что, чем я мог бы гордиться не меньше, чем да Винчи своими деревянными вертолетами.

Сказав так, Эстерсон покинул разочарованного Унгаро и отправился дегустировать вишневый бисквит сеньоры Талиты.

Однако потом долго думал над вопросом — чем же именно ему следует гордиться? Проявлял пресловутое французское «остроумие на лестнице» и вполне по-русски махал кулаками после драки, доказывая Унгаро, что не верблюд.

На ум ему шла всякая банальная всячина: патенты… изобретения… банковские счета… сынок Эрик… Родила Эрика, конечно, жена, но он по крайней мере зачал его в поте лица своего… Вспомнился даже крупный взнос в фонд защиты какой-то редкой сахалинской синицы… Но чего-то такого, воспоминание о чем взорвалось бы в мозгу сверхновой и наполнило душу нематериальной, но несгибаемой уверенностью, что все было не зря ну или по крайней мере не в тысячу раз хуже, чем у да Винчи… В общем, ничего такого, как Эстерсон ни бился, вспомнить он не смог.

Это потом у него в жизни появилась Полина, случилась встреча с русским пилотом Николаем и отважный рейд за картошкой. Чуть ли не каждый день в копилке его памяти оседало еще одно драгоценное воспоминание. И все-таки, когда люлька коснулась земли, Эстерсон вдруг ощутил всеми клетками своего усталого тела: самое главное событие его жизни, воспоминание о котором превзойдет по силе и яркости все те, что были собраны им ранее, у него впереди.

«Может, рано мне еще на пенсию?» — пробормотал Эстерсон, возвращаясь в мир живых. Всю обратную дорогу от Чахчона до «Лазурного берега» с его лица не сходила вдохновенная улыбка.

Все прошло именно так, как Эстерсон и ожидал.

Элементарный взлет. Легкий выход на орбиту. Утомительное подползание к «Мулу» по высоте (восемь коррекций орбиты!). Очень проблемное сближение: дважды чуть не въехали в стыковочный модуль буксира рылом, трижды — правой плоскостью.

Потом, выровняв наконец высоту и скорость, пообедали.

«Мул», как и предсказывал Эстерсон, вращался вокруг своей продольной оси. Сбойный импульс по неизвестной причине выдала одна из четырех ориентационных дюз, которые отвечали за управление креном. Соответственно стыковочный модуль буксира, расположенный строго в носу, но не вполне точно совпадающий с осью вращения корабля, совершал круговое движение того же типа, что и обруч хула-хуп вокруг талии гимнастки.

— И как ты намерен стыковаться? — спросила Полина.

— Вот и пойди пойми… Хорошо хоть «Мул» не кувыркается.

— Неужели и так могло быть?

— Конечно. Достаточно импульса любой из кормовых или носовых тангажных дюз — и корабль начнет бесконечное кувыркание. В такой ситуации стыковочный модуль крутился бы в другой плоскости, причем по окружности радиусом метров семьдесят. И вот тогда точно оставалось бы только вернуться на Фелицию. Потому как попасть в дыру размером два на два метра, которая проносится мимо тебя со скоростью гоночной машины, не смог бы и пилот высшей категории.

— Может, нам нужно так же точно закрутиться, как «Мул»? Тогда мы друг относительно друга вращаться не будем…

— Теоретически безупречное предложение. Увы, на практике его реализовать сложно, а главное — практически бесполезно. По той причине, что вращение стыковочного модуля буксира, как ты видишь, имеет выраженный эксцентриситет. С другой стороны, у «Сэнмурва» модуль стыковки расположен на верхней поверхности фюзеляжа. И если придать нашему флуггеру вращение в базовой плоскости, то ось этого вращения пройдет, конечно же, невесть где… Короче говоря, наш модуль тоже будет вращаться с неким эксцентриситетом, и состыковаться все равно не выйдет… Ко всему прочему, вот это означает, — Эстерсон постучал ногтем по экрану монитора, на который транслировалось изображение верхних видеокамер «Сэнмурва», — что мы имеем дело с аварийным стыковочным узлом, к которому раньше крепился спасательный бот.