Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы шли по каменистой горной тропе, припорошенной снегом. Темно-серое небо, как в самые мрачные ноябрьские дни, зеленые деревья в снегу. Миновали два полуразрушенных катарских замка, спустились в лощину. Стало еще темнее. Скалы приближались друг к другу, беря нас в тиски.
— Уже скоро, — сказал Жан.
Не знаю, этой ли дорогой шел когда-то Марк. Похоже. Камни и горные кручи. Снежные вершины вдали. Тропа нырнула в узкое ущелье в зарослях колючего кустарника с красными листьями под снегом. Мы прошли в эту темную дыру.
— Стоять!
На скале справа от нас возник молодой человек в свитере и куртке, даже отдаленно не напоминающей военную форму. Правда, на ногах красовались солдатские ботинки, но, думаю, то была дань моде, а не воинскому уставу. Типичный партизан. По крайней мере, партизаны представлялись мне именно такими. Из зарослей на соседних скалах на нас смотрело еще несколько автоматных дул. Я насчитал семь. Это при моем отсутствии опыта. Нас было больше, но эффект внезапности работал на них.
— Кто вы такие? — осведомился первый автоматчик.
Жан поднял руку, призывая всех слушать.
— Жан Плантар и рыцари госпитальеры.
Вероятно, его следовало представить кому-то другому, но здесь было не до светского этикета.
Партизан хмыкнул.
— Мы еще посмотрим, какой вы Плантар! Сдавайте оружие.
— Набрали новую гвардию! — вздохнул Жан. — Ребята, подчиняйтесь.
Перевел взгляд на гвардейца:
— Брат Франциск в лагере?
— Возможно.
— Проводите нас к нему.
— Если он захочет вас принять.
Жан кивнул.
Мы вышли в долину, окруженную скалами. Возле обрыва, на серой скале возвышался замок, который я сразу узнал. Монсальват, резиденция граалитов, заброшенная перед приходом Эммануила, но теперь, видимо, снова ожившая. По пологим холмам вокруг раскинулся лагерь «погибших», точнее чающих спасения. В свете последних событий термин «погибшие» казался неадекватным. Тысячи палаток, сотни костров, люди, снующие между ними. Почти городская толчея.
Вероятно, Франциска предупредили, потому что он вышел к нам навстречу:
— Простите, Sir! Охрана новая.
Жан преклонил перед ним колени и попросил благословения.
Святой прочитал над ним короткую молитву и обвел глазами его спутников. Его взгляд на минуту задержался на мне, и он улыбнулся одними глазами, ничуть не удивившись моему появлению, словно бывшие апостолы Сатаны валили к нему валом и умоляли исповедовать.
Вечером мы сидели у костра и потребляли макароны с рыбными консервами. По последним временам (во всех смыслах этого словосочетания) ужин просто роскошный. Я наслаждался теплом и процессом наполнения желудка. У огня хлопотала святая Тереза Авильская, монахиня, выглядевшая лет на сорок, которую я видел в Риме, когда под окнами дворца Киджи проходила процессия «погибших», и еще одна незнакомая мне святая, казавшаяся моложе. Как я потом узнал — святая Клара. То есть как раз наоборот — старше лет на триста.
Рядом, у того же костра, Плантар беседовал с братом Франциском. Говорили они тихо, но я понял, что речь обо мне, и навострил уши.
— Да, я его узнал, — тихо сказал Франциск и с интересом взглянул на меня. — Очень хорошо.
— Ему нужен опытный духовный руководитель.
Святой кивнул, на минуту задумался, потом сказал:
— Лучше, если это будет священник. Отец Хуан де ля Крус подойдет?
Я помнил этого испанца по той же римской процессии, что и святую Терезу Авильскую. Я задумался о количестве «Иоаннов» в моей жизни. Да, ладно, имя распространенное. Честно говоря, отец Хуан меня пугал, хотя я и видел его лишь однажды и знал о нем только то, что он кармелит, Учитель церкви, поэт и знаменитый мистик. Неоднократно привлекался к суду инквизиции, пока, наконец, не был оправдан и канонизирован (ей-богу второе раньше первого!).
Возможно, я предпочел бы отца Тейяра. Хотя его философия была слишком беспощадной. Все же у мистиков, как правило, больше оптимизма.
— Думаю, да. Посмотрим. А он возьмется?
— Он любит сложные случаи.
В последней фразе слово «сложный» подразумевало «тяжелый».
С Хуаном де ля Крус (или на русский манер Иоанном Креста) Жан познакомил меня утром. Прямой нос, маленькая бородка, одеяния кармелитского монаха и выбритая тонзура на голове. Выглядит лет на тридцать пять, не больше. Он напомнил мне Лойолу, но казался мягче и отрешеннее.
Святой посмотрел на меня с интересом профессионала, как хирург на сиамских близнецов, которых было бы очень почетно разделить, или на больного, нуждающегося в пересадке сердца.
Иоанн Креста начал с опросной исповеди, словно я неофит перед крещением. Исповедален в лагере не водилось, так что дело было в его палатке. Он зажег свечу и попросил меня преклонить колени. Никаких икон не было, только медное распятие и еще рисунок, тоже изображающий распятие, падающее на зрителя, словно Пизанская башня. Ракурс показался мне интересным. Где-то я видел что-то похожее.
— Убивали? — тихо спросил святой.
Понятно. Значит по заповедям. Ладно, есть надежда, что не будет спрашивать о всякой ерунде.
— Да. В основном не своими руками.
— Это что лучше?
— Нет. Но Эммануил принуждал меня. По собственной инициативе я бы не стал.
— Антихрист вас связывал, приставлял нож к горлу и заставлял подписывать приговоры?
— Нет.
— А как?
Честно говоря, никак. В каждый момент времени у меня был выбор, и я делал его сам.
— Я боялся потерять место.
Он вздохнул.
— Но если бы я ушел тогда, я бы не смог спасти людей ни в палестинских пещерах, ни во Франции, ни в Риме!
— Сеньор Болотов, это не гражданский процесс — это исповедь.
— Ладно, моя вина.
— Скольких вы убили?
— Не помню.
Иоанн приподнял брови.
— Наверное, больше ста. Может быть, больше тысячи. В Японии я подписывал приговоры, не читая. У меня была депрессия.
— Сеньор Болтов, перед кем вы оправдываетесь? Я — только свидетель. А Судья сам найдет для вас оправдания, если они есть. Даже если их нет.
Я покусал губы.
— Собственноручно только двоих: Луиса Сугимори и Лойолу.
Иоанн стал мрачнее темного неба над нашим лагерем.
— Это очень плохо?
Он вздохнул.
— Очень.
— Но Луис Сугимори захватил меня в заложники, и мне надо было бежать, а Лойола… У меня вообще не было другого выхода.