— Это дурацкое наказание. Он что не понимает, что перед ним за человек? Это мне не подходит! Как может священник быть таким профаном в человеческой психологии?

— Он последние четыреста лет занимается исключительно человеческой психологией и весьма успешно. Так что не может. Если он сказал, что тебе надо читать Розарий, значит именно тебе надо читать именно Розарий — и это самый рациональный путь.

Я поморщился.

— Не могу, с души воротит. Это для меня эстетически неприемлемо.

Я вздохнул.

— А ведь оказывается неплохой художник. У него такое классное падающее распятие. Правда, подражает Дали.

Олег расхохотался.

— Извини, Петр. А ты помнишь, как называется картина Дали, которой подражает Иоанн Креста?

Картину я помнил очень хорошо, а вот название…

— «Распятие», кажется…

— Не совсем. Она называется «Христос святого Хуана де ля Крус». Дали был в монастыре Воплощения в Авиле, видел рисунок Иоанна Креста и под впечатлением написал свое полотно.

Я открыл рот. Нет, я, конечно, допускал, что могу чего-то не знать, скажем, об Индии, Китае, Японии или исламском мире — не моя область. Но здесь меня обставили на моем поле.

— Пойдем, Петр!

— Куда?

— Как куда? За «Суммой теологии». Только, знаешь, это для меня особенная книга, я всегда вожу ее с собой. Мне бы хотелось, чтобы ты ее вернул. Ты не мог бы не уходить, пока не прочитаешь?

Я хмыкнул.

Тот факт, что у отца Иоанна воровал идеи сам Дали стоил для меня куда больше, чем вся его святость.

— Пошли. Верну. Я быстро читаю.

Белозерский исчез в своей палатке и через пару минут вылез на свет божий с толстенным потрепанным томом. Понятно. «Тонна теологии». Быстро не прочитаешь.

— Спасибо, — сказал я.

— У меня еще есть Фома Кемпийский. Хочешь?

В другой руке Олег держал малюсенькую красную книжицу, напоминающую объемом и форматом записную. По контрасту с «Суммой теологии» это производило очень приятное впечатление.

— Ну, давай.

«Подражание Христу» я когда-то читал. Занятие не слишком интеллектуальное, но довольно приятное.

Правила эволюционного отбора были подробно изложены в некоторых книгах, например, в Евангелии. Хотя не факт, что адекватно. Зато были избранные, потому как бессмертные, и к их советам по достижению избранности следовало прислушаться, поскольку они уже прошли этот путь.

Моя воля к сотрудничеству объяснялась не только личностью испанского мистика, которому подражал Дали, дело было в моем внутреннем решении выбрать конструктивную позицию.

А потому этой же ночью, отложив в сторону начатого Аквината, я преклонил колени в своей палатке, взял четки и прочитал «Credo». Все же такой тупой деятельностью, как чтение Розария, я мог заниматься только после изрядной дозы метафизического токсина под названием «Сумма теологии».

Потом у меня в палатке появились и творения Иоанна Креста: «Ночь Духа», «Восхождение на гору Кармель» и «Божественное пламя любви». Их притащил Белозерский.

— Читал?

— Нет. Но с удовольствием.

Действительно, любопытно. Нет лучшего способа узнать пишущего человека, чем, прочитав его произведения.

— Тоже из дорожной сумки?

— Нет. Государь поделился.

— Спасибо ему.

Трактаты Хуана де ля Крус представляли собой комментарии к его собственным стихам, написанным от женского лица и повествующим о любви Души к Богу. На меня повеяло суфизмом и вайшнавизмом: пастушки Вриндаваны, символизирующие людские души, пляшут с возлюбленным Кришной.

Впрочем, содержание оказалось весьма христианским, а чтение нетрудным. Меня поразило то, что стихи и комментарии к ним, были словно написаны двумя разными людьми: первые принадлежали перу мистического поэта, а вторые — интеллектуала и логика похлеще меня. Последнее было неожиданно, но очень приятно. Два логика всегда друг друга поймут.

Домашнее задание в лице чтения дурацкого Розария я честно выполнял. Но абсолютно ничего не чувствовал, даже боли в знаке. Словно без конца крутил настройки радиоприемника и не ловил ничего, кроме пустого эфира.

Сравнение казалось актуальным. Нам необходимо было находиться в курсе событий, и многие львиную долю свободного времени тратили ровно на это: прочесывание пустого эфира. Если удавалось поймать хоть какую-нибудь радиостанцию, вокруг собиралась толпа людей. Врубали на полную громкость и слушали. Потом разносили новости остальным.

В общем, и целом дела были плохи. Симптомы ядерной зимы усиливались: становилось все холоднее. Нас ждала медленная смерть.

Впрочем, была и более радикальная опасность. Эммануилово инфернальное воинство расползалось по миру, круша все на своем пути. Их видели на севере Африки, в Румском Султанате, Ромейской республике и Иране. Я вспомнил мосты через Босфор и понял, что и нас сия напасть не минует. Мосты, скорее всего, разрушены, но это их не остановит, я был уверен. В крайнем случае, есть и кружной путь через Кавказ. Мы ждали нападения.

Возможно, именно это подвигло меня на то, чтобы брать у Олега уроки фехтования. С самого начала я заподозрил, что Белозерский взял на себя труд моего личного адского палача. Ну, например, зачем бегать кросс, если хочешь научиться худо-бедно махать мечом? «Надо! Надо!» — твердил Олег.

На третий день я лежал в лежку, все тело болело. Явился Олег: «Ну что пойдем?» Я вздохнул. Мой небогатый опыт занятий спортом говорил, что, если сейчас бросить, боль, конечно, успокоится, но, если потом попробовать снова — история повторится. А если продолжить — через пару дней боль пройдет. «Пойдем!» — обреченно сказал я.

Кроме фехтования мой день занимали повседневные дела общины типа заготовки дров. Это было спокойнее, чем управлять государством, и я мог бы, как Диоклетиан с кайфом сажать свою капусту, если бы не грозившая со всех сторон опасность.

Так прошло почти два месяца.

Мне снилось, что я распят на кресте. Была ночь. Звездное небо, ни облачка, как в моих снах с участием Терезы из Лизье. Видимо далеко до полуночи, поскольку у горизонта стоит Денница и смотрит на меня своим серебряным оком.

А внизу люди с факелами. Я узнаю их. Святой Франциск, Святая Тереза Авильская, мой духовник Иоанн Креста. Опираясь на меч, стоит Жан Плантар, по правую и левую руку от него Олег Белозерский и Дима (словно не умирал). За ним другие: госпитальеры, рыцари Грааля (мертвые и живые), люди из нашей общины, францисканцы, кармелиты, просто прибившиеся к нам миряне, беглецы всех возрастов и званий.

А потом явилась боль, жуткая, невыносимая. Картинка расплылась, факелы превратились в расплывчатые пятна. Я потерял чувство времени. Только откуда-то снизу доносились приглушенные голоса.