есть. Они ничего не сказали. И, как полагается будущему хозяину, Эрнест первым шагнул через порог дома, оценивающим взглядом окинул комнаты.

— Почему держишь ставни закрытыми? — спросил он Криша; в голосе его уже чувствовались твердые нотки повелителя. — Здесь так темно, ничего не видно.

— Я поищу свечку, — предложил старый батрак.

— Зачем свечу? Лучше открой ставни.

— Открывать нельзя, в рамах нет стекол. Повыбили немцы. Хорошо, что хоть некоторые остались, а то здесь было бы как в сарае.

— Так, — протянул Эрнест. — Значит, ты был плохим караульщиком. Вот и оставь на него дом.

Он рассмеялся, но никто не поддержал его. Криш принес свечу. Глазам приехавших открылась картина опустошения. Когда-то такое уютное, теплое жилье стало неузнаваемым. Битое стекло, обрывки обоев, изрубленные дверные косяки, паутина во всех углах, писк мышей и запах плесени, кругом пусто, голо, холодно. Ни стула, ни стола, ни шкафа, ни одной картины на стенах; только в большой комнате посреди потолка пыльная розетка от лампы — единственное напоминание о том, что здесь когда-то было. Эльза туже стянула на плечах материнский платок:

— Но здесь же… здесь же совсем нельзя жить…

Эрнест в замешательстве кусал губы.

— Значит, так… Вот как, значит. Все вещи пропали. Криш, ты знаешь, куда они делись? Может быть, можно хоть что-нибудь получить обратно?

— Если захотят отдать. Мебель вся у корчмаря Мартына. Он ее сразу увез, как только хозяин уехал.

— Но инвентарь-то не забрали? — спросил Эрнест.

— Все, сынок, почти все. Часть у родни, часть у чужих. Под навесом ничего не осталось, кроме… сохи и деревянной бороны. Да, еще осталась старая навозная телега.

— А сети, невод, речные верши?

— Ими давно ловят рыбу соседи. Я уж их и так и этак совестил, а они только зубоскалят — хозяин, дескать, подарил им, когда уезжал.

— Я им подарю, — прошипел Эрнест. — Ты мне все расскажешь, где что находится. Я им покажу, как брать чужое имущество.

— Как же нам теперь быть?.. — заговорила Эльза. — Здесь негде расположиться. Придется просить ночлега у соседей.

— Я никуда не пойду, — ответил Эрнест. — Кому не нравится здесь, может поискать себе места получше.

— Я сама-то ничего, но ребенок может простудиться, — заволновалась Эльза. — Смотри, как ты рьяно берешься, Эрнест. Так держишься, будто ты уже и вправду хозяин.

Приехавшие продрогли, а людскую надо было еще топить. Да и есть хотелось. Пришлось действовать. Янка притащил санки Криша, груженные сучьями. Эрнест затопил печку, а Криш принес картофель и соленую салаку. Скудное угощение, плохой прием. Пустая клеть, а на дворе зима — как хочешь, так и живи. Новому хозяину было над чем поломать голову. Он не собирался заботиться о других — сами взрослые, пусть каждый думает о себе, — но и он не мог питаться манной небесной. Поэтому Эрнест не остановил Эльзу, когда та после скромного ужина заговорила о том, что надо бы еще сегодня сходить в корчму. Маленький Саша кашлял — у Анны, вероятно, найдется какое-нибудь варенье или мед. Слышно, они теперь стали богатыми людьми…

— Конечно, сходить можно, — согласился Эрнест. — Я думаю, что Янка с Эльгой тоже могли бы пойти. Всем здесь все равно негде устроиться, пока я не приведу все в порядок. Может быть, потом я тоже зайду. Только не говорите сейчас Мартыну ничего о мебели, а то он начнет ее прятать. Надо появиться неожиданно. И потом я бы хотел разыскать Ремесиса — того, кто нам в Видземе наболтал, что наш дом сгорел. Откуда он, дьявол, взял это?

Они на самом деле все время верили болтовне Ремесиса и думали, что застанут в Зитарах пепелище и развалины. Если бы Ремесис тогда не ввел их в заблуждение, возможно, они совсем не поехали бы в Россию. Эрнест хотел заставить его отвечать перед богом и людьми.

— Я с ним поговорю один на один, пусть только он мне попадется.

Дождавшись сумерек (при дневном свете не хотелось появляться на дороге в лохмотьях), Эльза, Янка и Эльга отправились в корчму. Эрнест остался в Зитарах.

3

Когда у человека голова на плечах, ему всегда хорошо, в каких бы обстоятельствах ни приходилось жить. Корчмарь Мартын со спокойной совестью мог поучать молодых искателей счастья, которые только и мечтали об обетованной земле Америки.

— Здесь тоже хорошая Америка. Надо только уметь…

Что именно нужно уметь, об этом он умалчивал. Но его жизнь служила наглядным ответом на этот вопрос. Он не кончал никаких особых учебных заведений, знал только простую арифметику, но какие горы можно было свернуть этой простой наукой, если браться за дело как следует! Мартын знал цену вещам и умел учитывать конъюнктуру. Когда другие разорялись, он наживался. Во время голода Мартыну пришлось ослабить ремень на одну дырочку; бодрость его духа всегда поддерживала здоровая ненасытность. Соседи болтали, что Мартын умеет наживаться за счет несчастья других и что его честное слово ломаного гроша не стоит, он заботился только о том, чтобы сбалансировать свой хозяйственный бюджет. Разве он виноват, что ему так безумно везет? Делайте то же и вы. Разве вам кто запрещает?.. Не так уж много лет назад он был всего лишь состоятельным корчмарем, торговал в арендованном помещении и брал пиво в рассрочку. К началу войны он скопил небольшой капитал и выжидал удобный момент, чтобы пустить его в оборот. Все его позднейшие достижения зависели только от того, что он умел выбирать подходящий момент. Потоки беженцев, хлынувшие из Курземе, были для него большой удачей. Затем спекулятивные операции с интендантами русской армии, парусник зятя Зиемелиса, еще два дровяника и большая дача, которую в голодное время продала за баснословно низкую цену какая-то разорившаяся семья. Наконец, Мартыну, как долголетнему арендатору, предоставили в наследственное владение и корчму со всеми пристройками и землей. Он оборудовал там трактир первого разряда с бильярдом и комнатами для приезжих. На одном конце открыл лавку. Теперь Мартын уже мечтал о покупке грузового автомобиля.

Почтенный и благообразный с виду, круглый и румяный, как яблоко, всегда хорошо одетый, в скрипящих ботинках без шнуровки, с толстой золотой цепочкой, растянувшейся по животу, он царил на своем хозяйственном корабле, распоряжался работниками и процветал на радость и гордость всей округе. К старости он даже сделался набожным и не отказывался от церковных должностей в своем приходе, участвовал в работе волостного правления и местного общества взаимного кредита.

Анна, жена его, была отличной хозяйкой, правда, не такой общественницей, как ее муж, но, во всяком случае, уважаемой дамой. У них была красавица дочь, восемнадцатилетняя Миците. Она