Что со мной? Никогда не считал себя особо сентиментальным, но к концу письма слезы застилали глаза и я с трудом разбирал написанное.

Почему все так? Почему я, мужчина, не сумел предотвратить эту трагедию? Теперь мне всю жизнь раскаиваться, но никаким раскаянием не искупить свою вину. До конца дней я буду с молитвой вспоминать это письмо и так же плакать от раскаяния, как сейчас.

Я до смерти устал, в душе – пустота; мысли были лишь о том, что из-за собственной глупости и неосмотрительности я лишился сокровища, которым обладал до вчерашнего дня.

Выйдя из долгой слезливой прострации, я вдруг подумал о Сюдзи Масико, который принес письмо Рёко, и его слова: «Вы можете делать что угодно. Но у вас больше нет доказательств».

А письмо разве не доказательство? Почему же тогда Сюдзи, понимая, что письмо сестры, где она так откровенно написала обо всем, работает против него, не озаботился тем, чтобы просто порвать его? Понимая, что оно представляет для него опасность, он все-таки пришел сюда, во враждебный лагерь. Пришел один… Получается, в этом парне живет рыцарский дух?

Я вздыхал и думал: что ж, выходит, в этой истории нет злодеев? И несмотря на это, появился такой ужасный план и произошла трагедия. Что же это такое? Какие уроки я должен извлечь из того, что случилось?

– Там есть еще что-то, – проговорил Митараи, изучая конверт. Я вяло протянул руку и нащупал в конверте что-то вроде книжечки. Потряс конверт; из него на мою ладонь выпал сложенный вдвое кусочек картона.

Водительское удостоверение с фото. Теперь это была моя фотография. В графе «Домашний адрес» было написано: район Сугинами, Нисиоги, Кита, 5-й микрорайон, 1-15, апартаменты «Ёсино», квартира 201. Дата рождения: 9 октября 1950 года. Я быстро перевел взгляд на графу «Имя, фамилия» и увидел: Кадзуми Исиока.

– Теперь наконец-то мы знаем, как тебя зовут, Исиока-кун, – шутливо проговорил Митараи, заглядывая через мое плечо в водительское удостоверение.

И в этот момент я сразу все вспомнил. Как называется дом, где я жил, что есть вокруг, свою квартиру, оставшуюся где-то далеко-далеко, и всю свою жизнь.

Я чувствовал, как окружавший меня мир, окрашенный в серый цвет, постепенно обретает многоцветье. Яркие, живые оттенки как бы заново заполняли поле зрения. И это ощущение не вызывало отторжения.

Одновременно наша с Рёко жизнь, продолжавшаяся до вчерашнего дня, стала казаться сладким ночным сновидением, рожденным моими желаниями и мечтами. Долгим-долгим сном.

Я спасен…

Эта мысль давала понять: ты будешь жить дальше. До самого последнего дня я нисколько не сомневался, что мне скоро конец. А раз жизнь продолжается, то острота моего горя, какова бы ни была его тяжесть, когда-нибудь спадет. Потому что вся эта история – сон, который мне довелось увидеть.

А где же друг, который появился у меня на чужой территории? Неужели он тоже исчез, растворился, как сон? Ведь он и в самом деле человек, далекий от реальности. Персонаж из тех, что являются в сновидениях.

На мое счастье, Митараи стоял рядом. До него можно было дотронуться рукой.

* * *

Понадобилось много времени и мучительных переживаний, чтобы понять, что значила для меня происшедшая трагедия. Больше всего меня разбирала досада на собственную молодость и незрелость, с которой я ничего не мог поделать. Не будь я глупцом, я легко справился бы с заговором и спас Рёко. Возможностей для этого существовало достаточно. Это правда. Рёко все время была рядом, в нашей тесной квартирке, стоило только руку протянуть. А я только наблюдал за ее страданиями, как человек, смотрящий в бинокль с расстояния в несколько километров…

Потом я много думал об этом. Изводил себя, задавая вопрос: что ждала от меня Рёко? Добрые слова? Грубые объятия? Когда налетела буря и меня понесло течением, я лишь оглашал окрестности громкими криками и не предложил Рёко ничего, чем мог бы гордиться.

И все же эта история заставила меня немного повзрослеть; я увидел нити, которыми пронизан мир. Множество переплетенных и перепутанных нитей. Они разные – бывают красивые, бывают грязные, и человек вынужден всю жизнь, перебирая их наугад, ткать из них шелковое полотно.

Оглядываясь назад, я понимаю, что был никчемной, ни на что не способной марионеткой, которую подчинили чужой воле и заставляли исполнять танец смерти, дергая за протянутые из прошлого искусственные нити.

Но в полотне, сотканном автором плана, объектом которого сделали меня, оказалась одна ниточка, не входившая в его расчеты. И она перепутала бесчисленные приводы, обеспечивающие безукоризненное функционирование этого плана. Если б не красная ниточка Рёко, не Митараи – в одиночку сражавшийся за меня Дон Кихот, с которым я случайно повстречался на чужой территории, там, на дамбе, – я превратился бы в преступника. Сейчас я думаю, что ниточка на мизинце Рёко и в самом деле связывала ее со мной. Но она оказалась слишком тонкой – спасла меня и оборвалась.

* * *

Такова моя печальная история. Второй раз рассказывать ее я не буду. Ни за что. Нынешнее мое настроение можно передать словами Митараи: «Давай послушаем что-нибудь спокойное».

«Арабески» Дебюсси я слушать больше не мог. Поехал в Йокогаму и утопил диск в том самом канале. На похороны Рёко не пошел. С меня достаточно воспоминаний о тех днях, когда она была жива.

Ни полиция, ни страховые агенты на горизонте так и не появились, чему я, конечно, очень благодарен. А вот смогло ли семейство Такако получить страховку за Рёко, это вопрос. Причина смерти – ножевое ранение, так что у страховой компании могли появиться вопросы. Или головастый Сюдзи и тут что-то придумал и сумел разрулить ситуацию?

Конечно, я был готов отправиться в полицию, чтобы все рассказать, пойти куда угодно, – но обошлось без этого. Рёко хотела, чтобы после ее смерти родные получили страховку. Это было ее завещание. Поэтому меня долго не оставляла мысль, была ли исполнена ее воля, получила ли семья деньги.

Вместо Дебюсси я часто слушаю диск «Романтический рыцарь», который когда-то брал у Митараи. Он до сих пор у меня один из самых любимых. Когда, после спокойного неспешного начала, каждый музыкант исполняет свое соло, а венчает композицию фортепиано Чика Кориа, мне вспоминается Киёси Митараи, возникший тогда посреди ночи на дамбе Аракавы на бравом стальном скакуне.