— Будем! — сказала Кадмина. — Но за качество не ручаюсь.

— Я ручаюсь, — как цирковой борец, поднял согнутую руку Афзал. — Я буду делать, вот с Лешей.

— Женька! Позвони заранее в неотложку! — протянул с наигранной ленцой Непринцев. Он сидел, откинувшись, на диване и рассматривал ногти на руках.

Кадмина потемнела, взглянула на него и тут же улыбнулась Афзалу:

— Спасибо! Будет настоящий узбекский плов. На огне сварим?

— Если есть, — сказал Афзал и тоже улыбнулся.

— Есть! Идемте... — двинулась она к выходу. — Очаг возле бокса.

Началась суматоха, как всегда, когда коллективно затевается плов.

Перетащили с веранды, поближе к очагу, плетеный стол. Появились ножи, плошки, кухонная доска.

Обвязавшись вместо фартука вафельным полотенцем, Афзал начал разделывать мясо. Никритин крошил лук и мелкой соломкой резал морковь. Тата носилась на кухню и обратно. Отмыла рис, замочила его в подсоленной воде.

Только Женька и Непринцев не принимали участия в беготне, оставались в комнате возле ревущего радиоприемника. Шаронов, покрутившись во дворе, тоже ушел — «эпатировать поэзию».

Хозяйничали втроем.

Тата принесла в ведерке уголь. Ловко, не измазавшись, высыпала его в очаг, подкинула куски саксаула — и подожгла.

Время от времени хрипло трещал звонок, и Тата убегала к калитке, встречала пришедших.

— Совсем не думал, что в гости сегодня попаду, — говорил Афзал, заливая масло в казанок. — Хорошо. Давно ее знаешь? Учти — мне нравится.

— Молчи, азиат! — мрачно отшучивался Никритин.

— Сам азиат! Знаю... — щурился от дыма Афзал. — Ты чернее меня...

Он присел на корточки, поворошил согнутой монтировкой угли. Высунулись из-под казанка, затрепетали лепестки огня. Сильнее заскворчило масло. Дразняще запахло прокаленным луком. Никритин сглотнул слюну.

Понадобилась ложка.

— Тата! — впервые позвал Кадмину уменьшительным именем Никритин. — Тата!..

— Чего орешь? Она в дом прошла с кем-то, — сказал Афзал. — Беги давай!..

Никритин вбежал в коридор и рванул дверь ее комнаты.

За столом, перед небольшим овальным зеркалом, сидела яркая блондинка. Явно крашеная. Держа на весу рейсфедер, она нацеливалась на какой-то волосок в бровях. Тата, сбоку от стола, вся подалась к ней.

«Выщипывает! Рейсфедером!..» — подумал Никритин и содрогнулся от необъяснимого омерзения, застыл на пороге.

— Понимаешь... — протянула блондинка. Голос у нее был как у актрис, изображающих по радио мальчишек. — Понимаешь, у меня просто глаза квадратными стали! Ваша, говорит, челка увеличивает ценз доступности. Вот гад, а!

— Тата! — нетерпеливо и слишком громко крикнул Никритин. Что-то отчаянное послышалось ему в собственном голосе.

Кадмина вздрогнула и вскинула голову. Как девчонка, застигнутая у банки с вареньем. Мгновенное смятение плеснулось в ее глазах.

— Тата, нужна ложка!.. — краснея и уже потише договорил Никритин.

— Прости, Нонка! Я сейчас... — притронулась к плечу блондинки Кадмина и пошла с Никритиным. Подбородок ее был вызывающе вздернут. «Еще подумает, что подслушивал... — покосился на нее Никритин. — Вот чертовщина!»

Движения Таты, когда она рылась в ящике кухонного стола, показались Никритину скованными. Он терялся, не зная, как сгладить неловкость.

— Тата... — просяще и мягко произнес он наконец.

Она взглянула краем глаз на его постное лицо, и подбородок ее стал менее вызывающим.

— Надо быть поснисходительней... — сказала она, не пояснив, к чему именно. Но ледок в глазах растаял.

«Счет ссорам положен!» — поиронизировал про себя Никритин, выскакивая во двор к Афзалу.

Незаметно уходил день. Первыми зашелестели узкие, серебристые с изнанки листья джиды. Хотя солнце еще освещало двор, удлинились тени от заборов. Предвечерняя молчаливая грусть легла палевыми отблесками на стекла окон.

Афзал снял с поясницы измятое полотенце и прикрыл им деревянную крышку котла.

— Засеки время. Через двадцать минут скажешь, — взглянул он на Никритина. Отряхнул брюки, расправил под поясом рубашку. — Пойдем?

В гостиной уже слепил жесткий электрический свет. Стол был раздвинут. На крахмальной скатерти сухо посверкивало рюмочное стекло, оплавлялись края фарфоровых тарелок. Черные бутылки шампанского казались чинными и благопристойными рядом с рыжим огнем коньяка, прочерченного полосками света.

«Истамбул — Константиноноли, Истамбул — Константинополи...» — раскручивалась пленка с прилипчивым рубленым ритмом польского фокстрота.

Никритин осмотрелся. Гостей собралось много. Но по возрасту лишь Непринцев да эта блондинка могли быть приятелями Таты. Остальные — все ровесники Женьки. Что же, и друзей у нее нет? Или отскакивают от этого подбородка?

Отдельной группкой стояли Непринцев, Шаронов и Кадмина. Рядом — та, выщипанная.

— Ну нет! Не согласен! — сунув руки в карманы, почесывался Шаронов. Была у него такая гнусная привычка. — Редакторы — это гиль! Возможность пробиться есть всегда. Было бы с чем!..

Никритин сощурился от яркого света.

— Вся жизнь — трагедия упущенных возможностей... — расслышал он сквозь шум слова Непринцева.

— А руки? — согнулся, выставил морщинистое лицо Шаронов. — Руки для того и даны человеку, чтобы хватать ее, жизнь, за глотку!

— Это уже беспринципность. Что-то вроде американской борьбы «кач».

— Если называть дипломатию беспринципностью — пожалуйста! Но в этом мире все — полномочные представители самого себя.

— Доэпатировался! — прильнул к Афзалу Никритин.

— В косинусе, что ли? — поднял тот глаза. — А, пусть!.. Любит болтать — пусть болтает. Обезьяна подражает хозяину.

— Что?! — Никритин сжал его руку. — Значит, и я обезьяна?

— Ты? — Афзал засмеялся. — Ты уже ушел от хозяина. Думаешь, Афзал слепой?

«Черт! — ругнулся про себя Никритин. — Неужели он обо всем догадывается? И об Инне Сергеевне? Впрочем, к черту! Не думать! Все!.. Действительно — обезьяна ушла от хозяина...»

Никритин поднял руку к лицу Афзала и постучал пальцем по часам:

— Время!

Афзал вышел.

Никритин молча облокотился о спинку свободного стула и, раскачивая его, прислушался к Геркиной болтовне.

— Образы, образы! — кричал тот. — Спокойное, неработающее сознание не рождает само по себе ни мыслей, ни образов. Надо, чтобы мысль подтолкнули, «завели» — тогда и появится возможность сцеплять образы, создавать ассоциативные связи. Любая чепуха может дать толчок — услышанная случайно фраза, знакомый запах, отрывок из книги...