дел. Вот где экзамен сразу даст чин. Здесь у меня и воле попроще.

— Иностранных дел? — сообразив, что дело всерьёз, удивился Степан. — Но я крайне мало что смыслю в науке столь тонкой, сколь и сложной. Насколько понимаю, от дипломата зависит немало. Да и прочие мои дела бросать нет возможности, ваше величество. Напротив — как раз сейчас им следует придать новый импульс. Отец мой, гм, обещает помочь со средствами, и я…

— Так никто не возражает, Стёпа. Делай как считаешь нужным. И наше пари не забудь, сроку осталось всего ничего. Но без службы никак. Для начала, дорогой граф, поедешь в Царьград.

— В Константинополь?! — неверяще переспросил новоявленный дипломат.

— В он самый. — Николай вдруг посмотрел в его лицо и рассмеялся. Это уже было выражением благоволения почти невероятного. — Ты чего себе вообразил? Что послом отправишься? Нет, граф, молод ты ещё. В составе посольства будешь. Надобно подкрепить наших там. Дело не самое простое, султан придёт в ярость. Гибель посла — событие чрезвычайной важности и значения. Выходит как гости к нам пришли в дом, а их здесь загубили. Вся вина на нас. Как в Персии с Грибоедовым вышло. Невиновен был шах, но кто тогда? Его государство, ему и ответ держать. Так и мне придётся. Повезешь дары султану с извинениями. Так мол и так. Подробнее после обсудим. И не мешкать. Турция ныне в положении отвратительном. Везде плохо. Но потому сейчас нам ссориться не след. А толкать султана на войну будут, вернее уже. С другой стороны… Поговорим ещё.

Санкт-Петербург бурлил. «История с маскарадом», как язвили острословы, обернулась «историей про маскарад». Роль государя Павла Петровича досталась Великому Князю Михаилу, проявившему незаурядный актёрский дар. «Государь» придирался к любым неточностям во внешнем виде участников, но как-то странно. Избирательно. Оно и понятно — покойный считался образцовым чудаком. Те на кого падал «монарший гнев и немилость» в шутку отправлялись на гаупвахту, обыкновенно с разжалованием. Некоторые «разжаловались» до солдат. Караул всё так же в шутку отводил «задержанных», что расценивалось как забавное приключение, о котором можно будет посмеяться позже. Но позже выяснилось, что все означенные действия производились всерьёз.

Несколько десятков офицеров гвардии потеряли в чинах и были отправлены в армию для дальнейшего продолжения службы. Шок был огромный.

Степан и Пушкин, как свидетели происходящего, разошлись во мнениях. Первый находил это оригинальным и отличной шуткой, второй пребывал в потрясении.

— Ты знаешь, Степан, я всегда был и есть и буду за государя, — говорил поэт, нервно сдирая перчатки, — но это совершенно ни в какие рамки!

— Будет вам, Александр Сергеевич, — посмеивался Степан, — всё это замечательно разыграно. Знаете, как говорилось где-то: сперва планировали праздник. Потом аресты. Потом решили совместить.

— Вновь твои сны? — проворчал Пушкин задумчиво. В конце концов он признал своеобразный юмор ситуации.

— Скажи, Степан, — задал он давно интересующий вопрос, — а в этих твоих снах…ты был ребёнком?

— Конечно. Много лет.

— То есть ты как рос, верно?

— Верно.

— Не скажешь, какой год рождения у тебя был в этих удивительных сновидениях? — с выражением понимания и лукавства спросил Пушкин.

— Одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмой, Александр Сергеевич. А что? — с тем же выражением понимания ответствовал Степан.

Пушкин присвистнул.

— Однако. Интересно. Тебя в этом сне твоём тоже звали Степаном?

— Нет, Александр Сергеевич.

— А как? Мне правда интересно.

— Так я ответил уже.

— То есть? — не понял Пушкин. Мгновение спустя пришло понимание.

— То есть…а фамилия?! — удивлённо прошептал поэт.

— И фамилия. Мы с вами полные тезки. Меня в школе так и дразнили. Во сне то есть. Снилось, будто хожу учиться в какую-то школу, а там меня вот так зовут совершенно как вас, Александр Сергеевич. Даже учителя улыбались. Потому когда я… просыпался, мне вы казались кем-то довольно близким, а не барином. — лицо Степана приняло ироничный вид. — Но что говорить. Сон это сон, а жизнь это жизнь, не правда ли?

— Правда, Степан, правда.

Санкт-Петербург затих и всякие «бурления» прекратились как только Его Императорское Величество объявил маневры, равных которым не видели со времен Елизаветы Петровны. Вся гвардия целиком отправилась «в поле». В столице осталось всего несколько батальонов егерей и линейных мушкетер. Назначение руководить получил тот же Михаил Павлович, отчего в салонах всё приутихло.

От Долли пришло письмо, в котором графиня выражала недовольство, раздражение, недоумение, печаль, возмущение, радость, тоску и что-то ещё. Степан вздохнул и обратился за помощью к Пушкину.

— Письмо от женщины. — предостерегающе поднял руку поэт.

— Хоть от дьявола, — пробурчал Степан, — что прикажете делать когда здесь нужен переводчик?

Пушкин прочёл.

— Интересно. Ты уже виделся с отцом?

— Нет, Александр Сергеевич. Граф Юлий Помпеевич покамест не удостоился до такой мелочи как встретить и официально принять новоприобретенного сына. Любимого, прошу заметить.

— Старая школа. — уважительно отозвался Пушкин. — Сходи к нему с этим письмом.

— Разве оно не личное? От женщины, всё такое…

— Верно, друг мой, но эта женщина супруга посла австрийского, и, если не ошибаюсь, тебя то ли вербуют, то ли просят уточнить определённые вопросы.

— Как?! Она ведь только ругается!

— Хм. Да. Вот здесь, — ткнул в письмо Пушкин, — она пишет «променять путь сердца на путь службы даже ради сокровищ Порты», то есть имеет представление о твоём назначении. А здесь про «опасность совершить ошибки гибельные не только для вас», а вот тут «благословение способное окутать сердце щитом от невзгод». Да здесь всё практически прямым текстом.

— Вот как. — поник Степан, вообразивший, что это послание любви.

— Кстати, — невинно заметил Пушкин, — если тебе так уж захочется жениться, то у меня есть две девицы на выданье, из прекрасной семьи, не лишённой незначительных недостатков, конечно, но…

— Александр Сергеевич!!

— Хорошо, молчу. Но на досуге подумай. Этот ход мог бы стать весьма острым.

Степан молча удалился с гордо поднятой головой.

Юлий Помпеевич принял сына с неохотой.

— Я слушал пение птиц, а ты хочешь, чтобы я разбирал бабий стрёкот. — отозвался он о причине своего недовольства. Впрочем, ознакомившись с текстом послания, Литта задумался и сменил гнев на милость.

— Когда едешь к султану?

— Как скажут. Что мне готовиться? Турция, всё включено. Разве нет?

— Золото готово?

— Какое золото? — не понял Степан.

— Кружочки такие жёлтые. Санкт-Петербургского монетного двора чеканки. Не считая «известной монеты». Тебе потребуется не меньше миллиона рублей сверх щедрости Его Величества.

— Зачем столько? Я думал взять тысяч сто…

— Это Восток, мой стоеросовый сын. Без подарков шагу не ступить. Тем более — не получить уважения. Вообще, к восточному правителю, тем более столь высокому, без подарков можно и не соваться. Щедрость — иное дело. Швыряй монеты