Беллман быстро открыл и прочитал одно Из писем; а потом сказал:

– Никогда не забуду это место. Одно из самых грязных, в которых я когда-либо жил.

– Ну, плата невысока, как вы знаете, – защищаясь, ответил я.

– Что вы думаете о Генри? – спросил Беллман, и на его лице появилась ироническая ухмылка, а глаза блеснули. Он приглашал меня сговориться и посплетничать с ним. Мне же следовало спросить его о пропавших пьесах, ждущих своей постановки в Югославии.

– Я его очень люблю, – сказал я.

Этот ответ поставил Беллмана на место.

– Он большой оригинал, не так ли? – сказал он, не давая мне продолжить. – Маска для сна – это очень оригинально. Танцы – очень оригинально. Он ходит на вечеринки со своей коллегой Лагерфельд, но их никуда не приглашают. Она тоже большая оригиналка. Мы с Генри пять или шесть раз ходили в оперу. Знаете, он никогда не берет билетов. Но хочет только самого лучшего. Очень оригинально.

– Знаю. – Я уже немного остыл. – Мы тоже туда ходили. Видели Паваротти. – Генри водил Беллмана в оперу шесть раз за шесть месяцев их совместного проживания. А мы за мои четыре месяца были там только однажды. Я ревновал и чувствовал себя презренным.

– Не кажется ли вам, что Генри гомосексуалист? Я так до конца и не был в этом уверен, – сказал Беллман.

Меня поразила прямота этого вопроса. В нем чувствовалось искушение. Неожиданно мне захотелось поговорить с Беллманом по душам. Узнать, что он думает о сексуальности Генри, сговориться и посплетничать, в конце концов. Было бы таким облегчением поговорить об этом с кем-то. л почти пошел на это, но в последний миг остановил себя. Я не хотел шептаться у Генри за спиной. Я решил морально задавить Беллмана.

– Когда доходит до секса, я верю в свободу выбора. Свободу выбора в сексе и почтовом мошенничестве.

– Что такое почтовое мошенничество?

– Когда вы крадете почту или делаете незаконные вещи при помощи почты.

– Я думал, Генри украл мою почту.

– Он никогда бы такого не сделал, – сказал я.

– Почему она холодная?

– Он держал ее в безопасном месте – в холодильнике.

– Видите, очень оригинально.

У Беллмана был хороший английский, но он слишком напирал на слово «оригинальный». Я не знал, как выдворить его, так что продолжил беседу.

– Как я понял, вы женитесь, – сказал я.

– Да. Женюсь на Вирджинии в мае. Генри этого не одобряет, я знаю. Он считает, что я должен ему двадцать семь долларов за телефон. Это не так, но я сказал, что отдам ему деньги. Он не хочет их брать. Я все еще хочу, чтобы он был моим шафером. Он познакомил нас, и он был первым человеком, которого я встретил в этой стране.

– Вы просили об этом Генри?

– Нет. Я попрошу его, когда он вернется с каникул.

Это убило бы Генри. Если он скажет «нет», то оскорбит Вирджинию и ее родителей и попадет в ужасную переделку.

– Почему бы вам не попросить Гершона? – спросил я. – Разве он не добрый ваш друг?

– Нет, Генри в качестве шафера лучше. Вирджиния не хочет, чтобы Гершон приходил на свадьбу, из-за его внешности. Но я собираюсь сражаться за него. Мне нравится, как он выглядит. Он естественен. Мне придется надеть на свадьбу галстук, хотя я этого не хочу. Мы поженимся в клубе в Коннектикуте.

– Ну, в обществе приходится одеваться определенным образом, в особенности на свадьбу, – сказал я.

– Мне нет дела до общества. Но я знаю, что здесь, в Америке, об этом очень пекутся. Вы как Генри. Один раз он измерил мои ноги рулеткой, а потом вышел на улицу и купил серые фланелевые штаны в секонд-хенде. Он хотел взять меня на вечеринку, но только если я надену эти штаны. Я сказал: «Генри, я пойду с вами, но не надену эти штаны». Тогда он не взял меня на вечеринку.

Зазвонил телефон. Это Гершон звонил Беллману. Я протянул ему трубку. Он поговорил минутку, затем повесил ее.

– Мне пора, Гершон готовит обед, – сказал он. – Было приятно познакомиться. Гершон говорит, что вы милый человек.

У дверей я пожал Отто Беллману руку. На этот раз мне удалось сделать это как следует, припомнив наше первоначальное приветствие. Когда наши руки на мгновение встретились, я спросил как бы в шутку:

– Вы не брали пьесу, а?

Он убрал руку, и его зеленые глаза потемнели.

– Генри убедил вас в моей виновности. Не слушайте его. Он недооценивает меня. Однажды ночью он взялся читать мне пьесу, когда я пытался уснуть. Сон как рукой сняло, она была очень хороша. Я сказал: «Отдайте ее в театры, вы сможете заработать кучу денег». А он потерял пьесу и обвиняет меня. Я думаю, что он выбросил ее вместе с газетами. Он все время говорит о пьесе и о счете за телефон.

Я ничего не сказал, и Беллман поджал губы в испуге; я думаю, он надеялся, что мы сможем стать друзьями. На этом встреча закончилась. Я закрыл дверь. Я наполовину верил ему насчет «Генри и Мэри всегда опаздывают», но, как и Генри, предпочел думать, что Беллман ее украл. Таким образом, все еще оставалась надежда возвратить пьесу.

Я налил себе стакан красного вина и, так как Беллман подал мне эту мысль, уселся на кресло-трон Генри, чего раньше никогда не делал. Мне это понравилось. Я выпил три стакана вина, немного опьянел и попытался сделать лицо как у Генри. Рассеянное. Надменное. Потом закинул ногу за ногу, как это делал Генри. Я пил вино, словно король. Я наслаждался своей чашей с драгоценностями. Притворившись, что кто-то вроде меня находится рядом в комнате, я позвал эту персону: «Все вещи в мире любопытным образом неотрегулированны, – возможно, это из-за первородного греха… Значит, вот мы где. Так где мы?»

Затем я поставил запись Этель Мерман с песнями Кола Портера. Я танцевал с энтузиазмом. Двигался по оранжевому ковру. Вытягивал носки и скользил. Прыгал. Бросался на пол и вскакивал. Изгибался. Я танцевал, как Фред Астер, как Генри. Крутился до головокружения. И наконец остановился.

Посмотрел на себя в зеркало. Мое лицо пылало. Мне показалось, что я хорош собой.

Танец что-то сделал со мной. Три недели после него дела шли хорошо. Я держался подальше от «Салли», навестил тетушку, много работал и прочитал до конца вторую книгу «Дон Кихота». Но затем случились новые неприятности с бюстгальтером.

Не желая того, Мэри меня отшила. Я избегал ее, испытывая в ее присутствии чувство унижения с тех пор, как случилась вся эта история с «Барбизоном» и шерри, но я выстоял и выжил. Затем в один прекрасный день я пошел отксерить письмо к одной из моих дам в центре природы в Нью-Мексико. Это было примерно через полчаса после перерыва на обед. Мэри сидела на краю своего стола и протягивала бюстгальтер молодой женщине из офиса, Пауле, которая также мне нравилась, но не столь болезненным, словно удар под дых, образом, как Мэри. У ног Мэри лежала сумка с покупками, на которой было написано «The Limited» – это был магазин женской одежды на углу Мэдисон и Шестьдесят четвертой улицы, всего в нескольких кварталах от офиса. Должно быть, она сбегала туда в обед. И вот теперь она протягивала Пауле тонкий, восхитительный черный бюстгальтер.