Нет, я уже почти уверен, что это – заговор. Искать, кому такое выгодно, можно до бесконечности: слишком многим Бирг Четвертый мешает, слишком многим хочется свалить Флоремтер с занимаемой позиции, особенно укрепившейся после войны.

За этими мыслями я незаметно добрался до кабинета. Временная обитательница его крепко спала, поэтому я, активировав свет-камень в самом слабом режиме, добрался до стола и перешел на местное освещение. И закопался в бумаги.

Чувствовалось, что ответ где-то совсем рядом, на поверхности, а я смотрю в упор и не вижу. Наверное, и правда стоило отдохнуть, но я не мог заставить себя потратить столь ценное время на такие мелочи. Поэтому, обложившись документами, погрузился в задумчивость.

Походило, что смерть Тай-ай-Арселя то ли послужила сигналом, то ли оказалась первым пунктом в плане этого заговора. И что запланировал ее сам дор Керц или кто-то, очень качественно под него замаскированный. Хотя…

Я извлек из одной папки протокол допроса госпожи магистра. Клятва клятвой, но на некоторые важные вопросы она все-таки ответила.

Например, тот факт, что дор Керц сам перенес ее к себе в рабочий кабинет и разговаривал с ней, делал практически несостоятельной версию с маскировкой. Поскольку мысль о том, что Тай-ай-Арсель подготовил для себя очень запоминающееся самоубийство, можно было считать полным бредом, я видел единственный вариант: инсценировка. Качественная, сложная, запутанная, громкая. Дора Керца увлекла за собой Безумная Пляска; этот заголовок прочно врезался в умы обывателей, и объяснить им, что ничего такого не произошло, что это просто убийство, уже не представлялось возможным. То есть люди поймут, но запомнится все равно Пляска и вмешательство богов. Уж не на это ли был расчет? И не собирается ли он воспользоваться этим для воскрешения?

Так, отставить демагогию. Все это интересно, но доказательств инсценировки все-таки нет.

И я в очередной раз уткнулся взглядом в подробное заключение о вскрытии, внимательно вчитываясь в слова и сухие цифры результатов анализов. Кровь, аура, состояние внутренних органов, содержимое желудка…

На этом месте меня прервал какой-то невнятный шелест. Бросив взгляд в сторону источника звука, я обнаружил, что гостья моя сидит на диване и сонно трет глаза.

– Я вас разбудил? – предположил я с некоторой неуверенностью. Вроде бы сейчас я вообще сидел неподвижно и даже бумагами почти не шуршал. – Простите. Отдыхайте, я постараюсь потише.

– Это не вы, я сама проснулась. А вы что, совсем не планируете спать? – уточнила женщина, направляясь в сторону уборной.

– Работы много, – отмахнулся я и вновь сосредоточился на результатах вскрытия. Казалось, и здесь я что-то упускаю, какую-то несущественную мелочь, полную ерунду, которая, однако, может все изменить.

– Вот что… – вдруг вновь отвлек меня строгий голос Иллюзионистки, сбивая с мысли.

Выглядела она при этом почти грозно, но все портила заспанная помятая мордашка и… моя рубашка, которую эта строгая женщина почему-то решила использовать в качестве одежды для сна. Вот такая Лейла, – взъерошенная, босая, сверкающая из-под рубашки голыми коленками, – вызывала множество теплых эмоций, не все из которых я мог распознать.

Но в данный момент мне, честно говоря, было совсем не до нее и не до эмоций. Однако отмахнуться от настроенной на боевой лад магистра Шаль-ай-Грас оказалось не так-то просто. Она решительно отчитывала меня, а вызванное нотациями раздражение во мне мешалось не то с насмешкой, не то вовсе – с умилением.

– …Хватит упрямиться, вы ведете себя как ребенок! – резюмировала свою пылкую речь женщина.

– А вы – как сварливая жена, – наконец сформулировав, что мне напоминает подобное ее поведение, насмешливо высказался я. Это было довольно грубо, но сейчас мне меньше всего хотелось выслушивать, что же я, по версии этой девочки, делаю неправильно. Пусть лучше обидится и спокойно ляжет спать, а не сбивает меня с мыслей своим брюзжанием и, что уж там, внешним видом.

– Ну, знаете ли!..

К моему удивлению, Лейла не обиделась, а рассердилась. Горячо жестикулируя и размахивая книжкой, она на меня почти кричала. И это было странно, я уже и не помнил, когда меня последний раз кто-то столь пылко отчитывал. А еще из всех моих эмоций почему-то пошло на спад именно раздражение, и вскоре я поймал себя на том, что почти не слушаю слов женщины, а в полном смысле любуюсь ею.

А еще через несколько секунд вдруг понял, что лекция мне окончательно и бесповоротно надоела. Точнее, не лекция, а вот это раздражение, кипевшее в госпоже магистре.

Решение нашлось неожиданно, где-то между смутными воспоминаниями и сиюминутными желаниями, а претворить его в жизнь было просто. Я рывком встал, не опираясь на больную ногу, перехватил отшатнувшуюся скандалистку поперек туловища, аккуратно зафиксировал и, игнорируя неуверенное вялое сопротивление, поцеловал.

Тот подвал, забравший у меня солидный кусок жизни, очень резко и категорично разделил ее остатки на «до» и «после». До сих пор я понимал это только разумом; воспоминания о прошлом были, но блеклые и потрепанные, как старая магография. А сейчас, прижимая к себе податливое тело женщины, очень горячо и искренне ответившей на мой странный порыв, я чувствовал, будто очнулся только теперь. Многочисленные удивительно яркие и живые эмоции, как и предсказывал мудрый Тахир, затопили совершенно шокированный и деморализованный, отвыкший от подобного разум. Рассудок будто оцепенел или вовсе сбежал, отказываясь участвовать в происходящем, оставляя меня во власти чувств.

И самым основным из них было удовольствие, близко граничащее с эйфорией. Чем-то все это напоминало ту стадию алкогольного опьянения, когда все вокруг кажется легким и радостным, а проблем и трудностей попросту не существует.

Да их сейчас действительно не существовало. Было доверчиво льнущее и будто окутывающее со всех сторон тепло чужого тела и чужих чувств, так удивительно похожих на мои собственные. Были тесные и очень искренние объятия. Было желание – удивительное, странное желание жить, чувствовать все это вечно, желание пить вкус нежных губ и, наконец, желание раствориться в этих ощущениях полностью, без остатка, смывая ими всю грязь и все разочарования человеческого бытия.

Только боги знают, чем бы это все закончилось, если бы не звонкий уверенный бой часов, «разбудивший», кажется, нас обоих. Навалилось ощущение непонятной обреченной опустошенности, мерзкой вязкой слабости и безразличия. Своего рода похмелье.

Впрочем, надолго эти ощущения не задержались. Стоило Лейле прильнуть ко мне снова, обнять и почти испуганно прижаться, будто пытаясь спрятаться от всего мира, и обреченность сменилась нежностью и непонятным теплом в груди. Кажется, первый прилив эмоций схлынул, как вода сквозь сломанную плотину, а сейчас просто разум и чувства пытались найти равновесие, точку покоя.

Самое странное, я обнаружил, что не могу, да и не хочу сейчас сопротивляться. Ни попыткам Лейлы вывести меня на откровенный разговор, ни собственному желанию не отпускать ее от себя, ни упорному ее желанию уложить меня спать. В итоге пришлось сделать вывод, что девочка права и мне действительно стоит хоть немного отдохнуть.