Джинну удалось взять генетический материал у нашего пагрэ. Как он это сделал, quo cazzo, с учетом того, что эта Тварь ничего не ест, за исключением душ, не пьет, не плюется и, соответственно, не оправляется. Но в один прекрасный день Джинн притащил с собой какой-то серо-черный желеобразный pazzo di merde размером с окурок и сунул его в анализатор, как он заявил, чтобы выяснить, является ли это существо белковой формой жизни или нет.

Анализатор покумекал и заявил, что данный образец, несомненно, принадлежит белковой форме жизни, имеет структуру, чем-то похожую на наш ДНК, с тем только отличием, что структура этого ДНК имеет иную пространственную форму. У нас с Фредди прям от сердца отлегло – ежели оно живое, его, значит, можно завалить! Но Джинну этого было мало. Он зарылся в отчет работы аппарата (в собственной голове, chiaro cazzo) и к вечеру, когда все уже все забыли, заявил, что а вот хрен нам. Оказывается, ДНК хильгалы основывается на другом наборе аминокислот, не таком, как у людей. Тьфу, не знаю, как объяснить. Кислоты те же, но чем-то отличаются. В общем, наша с ним машина не поняла этого только потому, что имела дело только с образцами участников Проекта, а не с обычными людьми.

Короче говоря, мы окончательно убедились в том, что видение нашей Льдинки было воспоминанием. Потому что, как Джинн понял из того, что наш аппарат прочитал у нас в генах, наша собственная ДНК на десять процентов соответствует ДНК пагрэ.

А у Льдинки так и на все двадцать.

* * *

– Что делает мой capo della spazio?[38] – поинтересовалась Куинни, выходя из душа. Она только проснулась, а я с утра занимался в нашей «рабочей комнате», где теперь окончательно поселился Цезарь.

– Решаю транспортную проблему, – ответил я. Передо мной на покрытом пленкой полу лежала груда напечатанных на принтере запчастей, несколько уже собранных агрегатов, пара вскрытых пластиковых обтекателей, напичканных электроникой. Я брал из кучи нужную запчасть, доводил ее до ума своей «рукой механика» и соединял с одним из агрегатов.

Куинни залюбовалась моими действиями:

– Когда ты возишься со своими железяками, ты похож на Микельанджело.

– Ну спасибо, – фыркнул я. – Кажется, ты могла бы заметить, что я не гей.

– Кажется, я заметила, что ты не толерантный, – она подошла и обняла меня сзади, – расист, сексист, гомофоб…

– Я расист?! – я оставил детали в покое и обернулся к Куинни. – Это каким боком я расист?

– Постоянно делаешь неприличные намеки насчет цвета моей кожи, – Куинни говорила с совершенно непроницаемым лицом, но для картежника, каким она была, покерфейс – нормальное выражение лица, так что я уже попривык.

– А может, меня от этого прет? – усмехнулся я, обнимая ее. Удивительно – только что мои руки были набором точнейшего инструмента, а сейчас ласково касались ее кожи. – Cazzarolla, да, мы все разные, но это же просто bellissimo! Были бы мы все одинаковые, мы бы не смогли никого полюбить…

Я потянулся губами к ее шее, я знал, что ей нравится, когда я начинаю с поцелуев от плеча и выше.

– Но геев ты не любишь, – заметила она слегка изменившимся тоном. – Признайся уже, гомофоб несчастный.

– Che cazza, никакой я не гомофоб, – сказал я. – Но сам не гей, и до геев мне нет дела. Я люблю тебя, а все остальные пусть vaffaculo, cazzarolla!

– Скотина ты невоспитанная, – прошептала она, касаясь губами моей щеки, – у тебя даже материться получается сексуально…

* * *

Куинни перевернулась на живот и взяла в руки одну из пластиковых полусфер, наполненных микроэлектронной начинкой, разобраться в которой мог разве что Джинн.

– Так что ты все-таки мастеришь? – спросила она.

– Решил переделать Цезаря в маленький танк. Добавлю ему новых прибамбасов, оружия и посадочных мест. А самое главное – я показал на большую конструкцию вроде бака, окрашенную в черное, – вот это.

– И что это за bella ficata? – Куинни привстала, чтобы лучше рассмотреть устройство.

– Это реактор, – объяснил я, – плюс аккумулятор и трансмиттер. В общем, он вырабатывает, хранит и выдает энергию. Много энергии. Причем от него можно заряжать что угодно, от Цезаря до меня или тебя. Он увеличивает наши энергетические запасы, хочешь, верь, хочешь, нет.

Куинни встала, подошла к реактору и присела. Обожаю смотреть, как она двигается. У нее потрясающая грация; по-моему, пантера по сравнению с ней просто неуклюжая котейка.

– Почему я должна тебе не верить? – спросила она. – Это устройство еще спит, но я уже чувствую скрытый в нем потенциал. И я хочу благословить его.

Она наклонилась, охватив руками куб реактора, прижавшись к его открытому краю, и запела. Я не понимал слов ее песни, но, кажется, знал их. Она пела о звездах, сияющих над саваннами, и о том, что лишь немногие из них дарят свой свет людям. Она пела, что солнце – самая благородная звезда из всех существующих, поскольку позволяет людям черпать свою жизненную силу, она просила солнце даровать нам немного своего света, наполнить силой, защитить от тьмы.

Незаметно для себя, я стал ей подпевать на неизвестном мне языке.

Бракиэль

Как-то незаметно для себя я «втянулся» в роль куратора, хотя, видит бог, это то еще занятие. На мою голову свалились восемь десятков ребят моего возраста, за которых я должен был отвечать. Хорошо, что Лорд успел как-то внушить им основы дисциплины. Плохо то, что в отсутствие Лорда они быстро стали ее терять, а я для них поначалу не являлся авторитетом.

Могу констатировать – авторитет мне завоевать удалось не без помощи Баракки, Апистии и, конечно, Нааме. Нет, они не вмешивались в воспитательный процесс, но дали мне несколько ценных советов, позволивших взять ситуацию под контроль.

Вообще, со временем я начал понимать, насколько моя собственная цепочка ушла вперед по сравнению с остальными. Фичи, которые у нас в цепочке стали уже совершенно привычными, были далеко не у всех, а в некоторых цепочках никто еще ими не обзавелся; не все также получили даже первые имплантаты.

Ну что ж, я учил их призывать фичи, вдохновлял на имплантации, помогал им раскрыть их сверхспособности, приготовил их к встрече с пагрэ. К каждой цепочке я старался находить свой подход – и находил его.

С Нааме мы виделись не так часто, как мне хотелось бы, но так часто, как позволяла нам обоюдная занятость. Ее отношение ко мне изменилось, но не в худшую или лучшую сторону – просто стало другим. А я любил ее так же, как и раньше, и мне было все равно, что что-то изменилось. Она все равно оставалась моей Нааме, с одним из тысячи любимых лиц.

Она стала более закрытой, но если раскрывалась, то полностью, как в ту памятную ночь гибели Лорда. Я узнал еще одну Нааме, способную быть уязвимой, даже слабой, нуждающейся в моей поддержке. Я узнал, что она также умеет сомневаться, бояться, ощущать неуверенность…