— Она укажет, — сказал Короед. — Но остался один пустяк,который пока одолеть некому... да-да, некому.

— Какой?

— С той поры как высохло море, — пояснил Короед буднично, нов голосе слышалось злое торжество, — да-да, у морей такая дурная привычка!Вроде бы глубокое, вроде и воды хватит, чтобы перетопить всех дураков на свете,но почему-то высыхает... Так вот, когда вдруг высохло, то ветрами туда нанеслопыли, та уплотнилась, стала такими камешками, что просто... гм... Камни затысячи лет уплотнились, теперь это один литой камешек. Где-то в полверстытолщиной. Или в версту, теперь не угадаешь. А может, и в пять. Ни один чародеймира не в состоянии проникнуть к той Жемчужине!

Олег смиренно потупил взор, стараясь держать на лицевыражение смирения и отчаяния:

— Что ж... Если великие колдуны не могут, то куда мне скувшиньим рылом. Я только побываю там, погляжу хоть на место, под которым сиядрагоценность! Мне дивно и возвышенно будет от мысли, что под моими ногамитакое чудо из чудес.

Короед на миг опешил:

— Так ты... еще не передумал?

— Я ж говорю, — признался Олег смиренно, — для меня великаячесть просто побывать там. Может быть, это и будет мое самое великое деяние?Может быть, мне потом всю жизнь не слезать с печи! Зато буду помнить игордиться... А уж нарассказываю!

Короед нахмурился, уже жалел, что предложил этомунеотесанному увальню в поводыри свою летучую мышь, что наверняка умнее. Ишь,жмурится как кот, предчувствует, как будет рассказывать своим и чужим внукам.

— Ну давай, — буркнул он, — паломник! Паломничай.

Могучий дуб остался далеко за спиной, но он еще долго брелкак простой странник, вдруг да Короед следит за ним, а потом и вовсе сел,разжег костер, приготовил поесть и снова разложил карты. Что-то смутнотревожило, на всякий случай решился просмотреть звездные карты всех встреченныхколдунов, начиная от Россохи.

...По спине пробежал смертельный холод. Он ощутил себя ужене на краю могилы, а на дне, связанного и беспомощного, когда сверху уженачинают сыпать землю. Этот лесной колдун, к которому начал было чувствоватьсимпатию, его смертельный враг. С его помощью через три дня его, Олега, убьетРоссоха. Это так же точно и неотвратимо, как само движение звезд.

Тоненький голосок, тоньше комариного, прозвучал у самогоуха:

— Ты в самом деле пойдешь искать Жемчужину?

Олег шарахнулся, но голосок раздавался почти над ухом. Тамна веточке смешно разевала крохотный ротик летучая мышь. Зубки блестели, темныебусинки глаз сверкали как огоньки на изломах камня.

— Это ты верещишь? — изумился Олег.

Мышь пропищала:

— А что, видишь кого-то еще?

— Да нет, — пробормотал Олег. Он силился вспомнить,ковырялся ли в носу, жутко перекосив харю, где и как чесался. — А ты, значит, иговорить умеешь?

— Да нет, — пропищал голосок, — это тебе только чудится.

— А-а-а-а, — понял Олег. — Мара!.. Тогда я эту мару...

Он протянул руку к мыши, пальцы растопырил. Мышь с визгомвзлетела, пошла кругами над его головой:

— Какая тебе Мара? Меня зовут Калантина Золотоволосая. Когдаменя привели к этому... он сказал, что слишком длинно, и назвал меня Калашкой.Под этим гнусным именем я и жила. Его ученицей!.. Потом перепутали парузаклятий... Ну, он меня так и оставил.

Олег изумленно наблюдал за меленьким зверьком. Тот наконецосторожно сел ему на плечо, но крылья держал растопыренными, царапая щекуострыми коготками, готовый взлететь в любой миг.

— Ничего себе, — пробормотал он снова. — Так ты мышью иостанешься?

— Не знаю, — пропищал тонкий голосок. — Сначала я донимала,чтоб обратно... А теперь и не знаю. Так тоже хорошо. Только он, похоже, решилзаодно и от меня избавиться.

Олег насторожился:

— Как?

— Ясно же, что не вернешься. То ли сгинешь, то лизаблудишься в дальних странах. Это ж только туда сколько лет добираться!

Олег пробормотал:

— Они что, сговорились? Все только и думают, как с глаздолой. Да так, чтоб состарился, пока только в один конец... Впрочем, ещеРоссоха сказал, что все колдуны одинаковые.

Поляна вышла навстречу просторная, с густой травой, деревьяпочтительно разошлись в стороны, словно зеваки, наблюдающие за дракой.Возможно, здесь по ночам танцуют лешие или мавки, с детства наслышан про ихколдовские пляски, но, скорее всего, дерутся. На мечах или рогах, но дерутся.Все на свете с кем-нибудь да бьется...

В груди жар быстро угасал, пришли пустота и холод, но вихрьуже мчался по кругу, срывал верхушки трав, а потом уже ломал сочные стебли иносил с бешеной скоростью по кругу, наконец выдирал траву с корнем, выламывалкомья земли, но Олег уже ничего не видел, ноги оторвались от земли, он напряггрудь и задержал дыхание. Особенно давит вначале, чуть зазевайся — позавидуешьлягушке под колесом перегруженной телеги...

Сперва несло в зеленом вихре, похожем на узкогорлый кубок,потом траву и комья земли растеряли по дороге, сок смыло встречным ветром,стены стали пугающе прозрачными, он с содроганием видел, как далеко-далеко созвездной неторопливостью проплывают лесные массивы, пятна степей, горные цепи,снова степи, что постепенно теряют зеленый цвет, превращаются в выжженно желтые...

В груди стало совсем пусто, сердце билось все слабее. Онощутил привкус крови, напрягся, как мог, усилием воли послал вихрь ниже, ещениже...

Когда вершины барханов замелькали всего в сотне саженей,тяжелая глыба льда во внутренностях заставила вскрикнуть от острой боли. Почтитеряя сознание, он заставил вихрь почти замереть в пространстве, вслепую снизилеще, еще, затем вихрь распался на острые струи, что зашипели как змеи и пропалив горячем песке.

Ужас высоты ударил как молотом. Он падал в бездоннуюпропасть, голое плечо обожгло сухим и горячим, засыпало лицо, он чувствовалгорячий песок со всех сторон, а когда, наконец, его перестало вертеть как щепкув кипящей воде, он долго лежал недвижим, приходя в себя, прежде чем осторожнораскрыл глаза.

Слева было синее-синее небо, а справа высилась пологая стенабархана и был виден след, как от упавшей с неба глыбы, когда катился по склону,врываясь то плечом, то тупой головой, то подогнутыми коленями.

А если бы упал не на склон, мелькнуло в голове, и от этоймысли потемнело в глазах. Страшась потерять сознание, он судорожно развелсдавленную грудь. Кости затрещали, а горячий сухой воздух хлынул в глотку какводопад.

В знойном оранжевом мире во все стороны уходили исполинскиеволны оранжевого песка. Вершинки барханов горели как расплавленное золото, нодаже в тени между этими горбами была высвечена каждая песчинка.