эскадрона Кулундинского полка.) Он застрелил двух партизан за бегство из боя, а их родственники подняли в полку возмущение… С большим трудом удалось командованию привести партизанские части в порядок и восстановить дисциплину…[1223]

С этим текстом любопытно сравнить неопубликованный и более ранний, от 1924 года, вариант мемуаров Родиона Захарова:

…мы с тов. ГРОМОВЫМ были немного грешны[:] разрешили партизанам самостоятельно пододеться, ввиду того, что… уже осень, но в то время[,] когда разрешали партизанам самостоятельность, то после ребят не удержишь. Тут тов. ГРОМОВ и МАМОНТОВ поехали по Рубцовке устранять безобразие и [их] чуть самих партизаны не захабалили, но все[-]таки кое[-]как публику остановили, а 6‐го Кулундинского полка партизаны сделали самосуд Командиру эскадрона тов. Серебреникову, раздели и отрубили голову[,] не знаю за что. В это время мы подбежали с тов. Мамонтовым, Мамонтов было разошелся[1224], но я его вовремя одернул. Картина была ужасной[,] всего не опишешь[1225].

Партизанский лидер И. В. Громов вспоминал, что в деятельности партизан было много «вопиющих безобразий». Например, после захвата Рубцовки часть

…командного состава Мамонтовского отряда запьянствовала, а вслед за комсоставом пьянство началось и в партизанских отрядах среди рядовых партизан. В результате этого под напором белых партизаны были вынуждены оставить Рубцовку, причем с пьяных глаз открывали огонь по своим частям, а в отдельных случаях дело дошло даже до [применения] пулеметов. <…> В связи с пьянством началось развиваться также и мародерство и насилие над населением. Начальник снабжения эсер ПОЛЕЩУК (А. В. Полищук. – А. Т.) (из мамонтовской группы) уложил в два воза товаров, взятых им в Рубцовке из купеческого склада[,] и увез к себе домой… Когда возмущенная всеми этими безобразиями группа большевиков[-]алейцев при штабе Мамонтова в категорической форме потребовала немедленно[го] ареста виновных и их расстрела, Мамонтов отделался только обещаниями[1226].

При захвате станции Рубцовка комбат В. И. Цыкунов, описывавший грабежи как малозначительный эпизод, увидел двух кавалеристов, чьи кони, «…завьюченные до ушей, походили на верблюдов. Сами кавалеристы также подозрительно растолстели». По приказу комбата с мародеров стали срывать «…гимнастерки, потом юбки, кофточки… Партизаны считали: „Раз – подарок теще! Два – подарок жене…“»[1227].

Соответственно, и дальнейшие события развивались по схожему сценарию. Р. П. Захаров писал: «…когда был отдан боевой приказ, партизаны… взяли Веселый Яр и станцию Аул. В задачу входило дойти безостановочно до Семипалатинска, но рубцовская история повторилась. При занятии Аула почти все партизаны трех полков навьючили на свои седла всякую ерунду, напялили на себя самую разнообразную одежду, до цветных казакских (казахских. – А. Т.) халатов включительно. Пришлось отступить обратно к бору, чтобы уже окончательно навести в частях порядок, поднять дисциплину»[1228]. В непубликовавшейся части воспоминаний Захаров добавлял красок о похождениях тысячных толп грабителей в Ауле: «…почти все партизаны навязали к себе на седла разной ерунды[,] набрав у киргиз (казахов. – А. Т.) кто что, были случаи[:] наденет киргизский костюм и малахай[,] идет без горя – чисто [киргиз] маскированный, ввиду чего нам пришлось отступить обратно в бор, чтобы ввести в войсках десциплину, а то как бы [партизанская] пика не повернулась другим концом»[1229].

Белая пресса сообщала, что в Ауле партизаны насиловали женщин, крестьян раздевали донага и при сопротивлении рубили шашками[1230]; об этом же говорят и партизанские источники. Тот же Захаров вспоминал, что, хотя станцию взяли без боя, «наши партизаны были озлоблены очень, каждого встречного и поперечного били»[1231]. Схваченных милиционеров хлестали плетьми, жгли огнем, кололи штыками и рубили шашками, уродуя и трупы[1232]. Пьяно-погромный срыв наступления позволил колчаковцам опомниться и 29 октября без труда выбить партизан со станции Аул, а вскоре занять и Рубцовку.

Главный штаб 21 октября приказывал мамонтовцам прекратить пьянство, мародерство и самовольные отлучки, поскольку «пьянство всех несознательных, халатное отношение командного состава, самовольное оставление ими армии заставило отдать Рубцовку, произвести ужасные зверства над мирными жителями»; приказ грозил, что пьющие или отлучающиеся «командующие товарищи» сами «должны стать жертвой революции»[1233]. Штаб объявлял, что за пьянство рядовым партизанам будет назначено 25 розог и замена огнестрельного оружия пикой, а командирам – 50 розог[1234], но сведения об исполнении данного приказа неизвестны[1235]. В дополнение Облаком (партизанский Западно-Сибирский областной исполком советов) 28 ноября постановил бороться с грабежами, совершаемыми отдельными лицами или целыми отрядами, ибо это дискредитирует повстанцев. Было признано необходимым в таких случаях проводить выяснение и дознание, а протоколы дознаний слать в Облаком[1236], который в реальности, однако, не обладал сколько-нибудь серьезной властью над партизанами.

Арестованный в пору ежовщины И. В. Громов не забыл эпизода с погромом Аула и, отвечая на показания А. В. Боженко (бывшего соратника, мстившего ему), рассказал во время суда в 1939 году о подоплеке давнего конфликта: эскадрон из батальона Афанасия Боженко, где тот был комиссаром, «разграбил ст[анцию] Аул, отдельные бойцы насиловали женщин…». Узнав об этом, Громов «сам приехал на место, снял с бойцов все награбленное и оставил их почти голышом»[1237] (на деле вряд ли партизаны согласились расстаться со всеми трофеями).

В целом же подобное отношение к мародерам было нетипичным для большинства партизанских вожаков, считавших себя вправе вольно распоряжаться имуществом населения на подконтрольной им территории и пытавшихся решительно пресекать мародерство лишь в тех случаях, когда оно совершенно лишало повстанцев боеспособности. Лишь тогда и Мамонтов, и Третьяк, и другие «авторитеты» были вынуждены принимать действительно крутые меры против преступников из числа партизан. Так, при занятии села Шебалино бойцы Третьяка совершили много грабежей и насилия, и по решению общего собрания бойцов ряд виновников был приговорен к смерти[1238].

Мемуары партизан показывают, что творившиеся ими массовые грабежи логично перерастали в настоящий мародерский азарт, который подчас срывал выполнение крупных боевых задач. Увидев, как партизанская армия Кравченко и Щетинкина «отдыхала» в селе Верхнеусинском Минусинского уезда, вожди признали: «Солдат опустился… Это главная причина [, которая] вынуждает нас скорее уйти в тайгу». В июле 1919 года Манский полк, оставшийся прикрывать отступление почти 4-тысячной армии, столь увлеченно грабил жителей Верхнеусинского, что проворонил удар белых, в результате чего беспорядочно бежал, бросив почти всю добычу. Щетинкин был вынужден без обиняков указать: «Вместо выполнения своих прямых задач манцы углубились в реквизиторскую и всякую другую деятельность и прозевали [удар] Бологова»[1239].

Частые поражения, наносимые белыми частями партизанам, вызывали быстрое разложение их войск (хотя и победы отнюдь не удерживали повстанцев от мщения и грабежа). Командовавший