грубого сукна,

Он проскакал вперед по мосту.

Дощечки тонкие тряслись.

Свистали пули. Аванпосты

Уже с французами сошлись

И первый натиск задержали.

Так начинался Сен-Готард.

Костров, иль господин Державин,

Или иной российский бард

Уже пальбу отселе слышит

И, вдохновением горя,

Уже, наверно, оду пишет,

С железной лирой говоря:

«Се мой (гласит он) воевода!

Воспитанный в огнях, во льдах,

Вождь бурь, полночного народа,

Девятый вал в морских волнах».

Средь воинских трудов суровых

Фельдмаршал муз не забывал.

Пиите бедному, Кострову,

По сто червонцев выдавал,

И все эпистолы и оды,

Всё, в чем пиита льстил ему,

В секретном ящике комода

Хранилось в кобринском дому.

По черным скалам стлался дым,

Уж третий час, как батальоны

Вслед за фельдмаршалом своим

Карабкались по горным склонам.

Скользили ноги лошадей,

Вьюки и люди вниз летели.

Француз на выбор бил. Потери –

Давно за тысячу людей.

Темнело… А Багратион

Еще не обошел французов,

Он, бросив лошадей и грузы,

Взял гренадерский батальон

И сам повел его по кручам

Глубоко в тыл. Весь день с утра

Они ползли все ближе к тучам;

Со скал сдували их ветра,

С откосов обрывался камень,

Обвал дорогу преграждал…

Вгрызаясь в трещины штыками,

Они ползли. Суворов ждал.

А время шло, тумана клочья

Спускались на горы. Беда!

Фельдмаршал приказал хоть ночью

Быть в Сен-Готарде. Но когда

Последний заходящий луч

Уже сверкнул за облаками,

Все увидали: выше туч,

Край солнца зацепив штыками,

Там, где ни тропок, ни следов,

От ветра, как орлы, крылаты,

Стоят на гребне синих льдов

Багратионовы солдаты.

4

Француз бежал. И, на вершину

Пешком взобравшись по горе,

У сен-готардских капуцинов

Заночевав в монастыре,

Суворов первый раз за сутки

На полчаса сомкнул глаза.

Сквозь сон ловил он слухом чутким,

Как ветер воет, как гроза

Гремит внизу у Госпитля.

Нет, не спалось… Затмив луну,

По небу клочья туч летали.

Он встал к открытому окну

В одном белье и необутый.

Холсты палаток ветер рвал,

Дождь барабанил так, как будто

На вахтпараде побывал.

Нет, не спалось… Впервые он

Такую чувствовал усталость.

Что это? Хворь иль скверный сон?

И догадался: просто старость.

Да, старость! Как ни говори,

А семь десятков за плечами!

Все чаще долгими ночами

Нетерпеливо ждет зари;

И чтоб о старости не помнить,

Где б штаб-квартира ни была,

Завешивать иль вон из комнат

Велит нести он зеркала.

«Послушай, Прошка!» Все напрасно,

Как ни зови – ответа нет.

Лишь Прошкин нос, от пьянства красный,

Посвистывает, как кларнет.

И всем бы ты хорош был, Прохор,

И не было б тебе цены,

Одно под старость стало плохо:

Уж больно часто видишь сны.

И то ведь правда: стар он стал –

То спит, то мучится одышкой,

И ты давно уж не капрал,

И Прошка больше не мальчишка.

И старость каждого из вас

Теперь на свой манер тревожит:

Один – сомкнуть не может глаз,

Другой – продрать никак не может.

Из темноты, с доски каминной,

Вдруг начали играть часы.

Сперва скрипучие басы

Проскрежетали марш старинный,

Потом чуть слышная свирель

В углу запела тонко-тонко.

Суворов вспомнил: эту трель

Он слыхивал еще ребенком.

Часы стояли у отца

На полке, возле русской печки;

Три белых глиняных овечки

Паслись у синего дворца.

На башне начинался звон –

Вверху распахивалась рама,

И на фарфоровый балкон

Легко выскакивала дама…

Нащупав в темноте шандал,

Он подошел к часам со свечкой.

Все было так, как он и ждал:

И луг, и замок, и овечки,

Но замок сильно полинял,

И три овечки постарели,

И на условленный сигнал

Охрипшей старенькой свирели

Никто не вышел на балкон.

Внутри часов заклокотало,

Потом раздался хриплый звон,

Пружина щелкнула устало…

Часы состарились, как он.

Они давно звонили глухо,

И выходила на балкон

Уже не дама, а старуха.

Потом старуха умерла.

Часы стояли опустело,

И лишь пружина все гнала

Вперед их старческое тело.

«Глагол времен – металла звон».

Он знал, прислушавшись к их ходу,

Что в Сен-Готарде начал он

Последний из своих походов.

5

Прорвавшись в Муттен, он узнал

От муттентальского шпиона,

Что Римский-Корсаков бежал,

Оставив пушки и знамена,

Что все союзники ушли, –

Кругом австрийская измена,

И в сердце вражеской земли

Ему едва ль уйти от плена.

Что значит плен? Полвека он

Учил полки и батальоны,

Что есть слова: «давать пардон»,

Но нету слов: «просить пардону».

Не переучиваться ж им!

Так, может, покориться року

И приказать полкам своим

Идти в обратную дорогу?

Но он учил за годом год,

Что есть слова: «идти вперед»,

Но нету слова: «отступленье».

Пора в поход вьюки торочить!

Он верит: для его солдат

И долгий путь вперед короче

Короткого пути назад.

Наутро созван был совет.

Все генералы крепко спали,

Когда фельдмаршал, встав чуть свет,

Пошел бродить по Муттенталю.

В отряде больше нет, хоть плачь,

Ни фуража, ни дров, ни хлеба.

Четыреста голодных кляч

Трубят, задравши морды к небу.

В разбитой наскоро палатке

Вповалку егеря лежат,

У них от холода дрожат

Кровавые босые пятки.

Пять суток без сапог, без пищи,

По острым, как ножи, камням:

Кто мог, обрывки голенища

Бечевкой прикрутил к ступням.

Где повалились, там и спали.

Иные, встав уже с