Худшей политикой является непоследовательная политика или, иначе говоря, отсутствие таковой. Все эти недостатки русской дипломатии унаследовала внешнеполитическая позиция, занятая Ставкой. Более того, с уходом Сазонова из руководства МИДа начальник штаба Ставки, находившийся в неприязненных отношениях со Штюрмером, стал активнее вмешиваться во внешнеполитические вопросы, чего раньше он не делал. Выполняя его волю, русский военный представитель при сербском командовании генерал В. А. Артамонов пытался защищать идеи примирения Сербии и Болгарии и воссоздания балканского союза. Естественно, эти попытки были обречены на провал, сербский премьер-министр Н. Пашич встретил их крайне отрицательно9. Были в русской Ставке определенные расчеты и на других славян.

О них упоминал приехавший в Россию зимой 1917 г., уже после Февраля, для решения вопроса об образовании чешских частей Томаш Масарик.

Отметив, что Алексеев придерживался критического взгляда на чехов в России, Масарик счел необходимым дать краткий очерк развития проектов генерала в отношении славян и будущего Дунайской монархии: «Его взгляды на Европу, на нас (т. е. чехов), на народы Австро-Венгрии были смутными. В начале войны он вообразил, что Австро-Венгрия может быть разделена на государства по принципу, выгодному для России. Чехи должны были протянуть свои границы до Триеста и Фиуме на Адриатике через большую часть германской Австрии, включая Вену, но при этом получить только лишь небольшую часть Словакии, до Кошице, вместе с большой частью Мадьяр – это означало, что, по русскому плану, Чешское государство должно было получить не-чешское большинство. Сербия должна была получить приращение на север к русской границе вплоть до Ужгорода»10.

Интересы венгров Алексеев, по словам Масарика, вообще не учитывал. Россия в глазах чешского националиста была не славянским, а «византийским» государством, и этот «византийский» подход возмутил его. Справедливости ради отметим, что невизантийское детище Масарика оказалось весьма недолговечным, а антимадьярская позиция была свойственна и союзникам России по Антанте, что и было зафиксировано в статьях Версальского договора. Однако эти воспоминания Масарика хорошо оттеняют позицию Алексеева по балканскому вопросу и связь его решения с судьбой Австро-Венгрии.

Вступление в войну Румынии поначалу действительно поставило центральные державы в сложное положение. «После полностью неожиданного вступления Румынии в войну, – писал 30 августа 1916 г. Макс Гофман о настроениях в штаб-квартире германского Верховного главнокомандования, – они все, кажется, впали в нервозное состояние»11. В Трансильвании, где румыны нанесли свой главный и первый удар, их 400 тыс. солдатам и офицерам поначалу противостояла австро-венгерская 1-я армия численностью всего в 34 тыс. человек, подкрепленная шахтерским ополчением12. В Трансильвании началась, как выразился один британский журналист, гонка между двумя состояниями неготовности13. Гинденбург вспоминал: «Противник на первых порах пользовался полной свободой действий. Румынская армия, вполне готовая к войне, достаточно многочисленная, поддерживаемая еще русскими, внушала опасения, что наши средства будут недостаточны, чтобы парализовать ее действия. Я в особенности опасался румыно-русского наступательного движения на юг. Сами болгары высказывали сомнение, – будут ли их солдаты сражаться против русских. Твердая уверенность в этом отношении генерала Искова… не всеми разделялась. Не было сомнений, что наши противники рассчитывают на это русофильское настроение, по крайней мере, большей части болгарской армии»14.

Вскоре ошибки союзной стратегии позволили немцам выйти из кризиса. В Трансильванию предполагалось спешно перебросить 4–5 пехотных, 1–2 кавалерийских немецких дивизий, 2 пехотные и кавалерийскую австро-венгерские дивизии. Австро-венгерские части снимались с Восточного фронта, где они были сильно потрепаны. Но и эти части могли оказать поддержку жандармам, ландштурмистам, пограничникам и алармистам и задержать румынское наступление до прихода германской поддержки. 1-я австро-венгерская армия была поручена генералу Артуру Арцу фон Штрауссенбергу, хорошо проявившему свои организационные способности в двух битвах в Галиции15. Особо упорное сопротивление наступавшим оказывали венгерские части, в то время один из чешских полков просто покинул позиции в горах и скрылся на несколько дней в неизвестном для командования направлении16. Первые успехи румын немедленно привели к опасному обострению настроений в венгерской части Дунайской монархии.

«На чужой земле, под чужим командованием, – заявил граф Михай Карольи в венгерском парламенте 5 сентября 1916 г., – венгры воюют за границы, которые остались незащищенными дома… мы не просим, мы требуем, чтобы венгерский гонвед был немедленно возвращен домой из зарубежных стран! Мы требуем, чтобы границы Трансильвании были защищены венгерскими солдатами! Мы требуем, чтобы венгерские солдаты защищали венгерскую землю!»17 Под ружье становились все, кто был в состоянии сражаться. Причина этого подъема в третий год утомившей, казалось бы, всех войны была простой. Врач германской дивизии, переброшенной в Трансильванию из Фландрии, описал обычную картину этого времени – масса беженцев, венгров и немцев, спасавшихся от румынской армии. Война носила ярко выраженный характер этнического противостояния – сожженные венгерские дома, свежие венгерские могилы и т. п. Интересно, что, когда позже на фронте появились русские части, они не вызвали у местного венгерско-немецкого населения страха и желания бежать18.

Главный стратегический просчет союзников заключался в отсутствии коалиционной стратегии и политики на Балканах, результатом чего была почти полная потеря контроля над полуостровом к концу 1916 г. В какой-то степени это можно назвать результатом победы «западников» в штабах наших западных союзников. Можно сказать, что стратегия уничтожения привела к сокрушительным для союзников результатам. «Немцы подчеркнули нашу неудачу на Сомме своей кампанией в Румынии, – совершенно верно отмечал Ллойд-Джордж. – Они отправились на Дунай, чтобы отпраздновать и использовать свою победу на Сомме. Румыния с ее нефтью и пшеницей перешла в германские руки, и тем самым война затянулась на многие месяцы и годы»19. Уже 1 сентября после продолжительных споров французский Совет национальной обороны обратился к Алексееву, желая обратить внимание русского генерала на важность наступления против Болгарии с целью соединения союзных войск на Балканах. Это было сделано вопреки негативному отношению к подобным идеям Жоффра. Но союзники учли пожелания своего главнокомандующего: «Надо, однако, подчеркнуть, что это не должно означать ослабления наступления против Австрии. Генерал Алексеев решит, имеет ли он достаточно резервов для этих операций на два фронта»20.

Союзники поздно пришли к осознанию очевидных истин. Румынское наступление, начатое на большом фронте, быстро выдохлось, после поражения в Трансильвании совершил самоубийство начальник Генерального штаба. Начальник полевого штаба румынской армии генерал Илиеско обвинял в начавшейся катастрофе Россию и Штюрмера21. Но худшее было еще впереди. В отличие от Антанты, Германия, Австро-Венгрия, Болгария и Турция сумели прийти к согласию относительно стратегических приоритетов и единого командования. Уже 6 сентября их представители заключили соглашение о единстве в действиях на румынском направлении. Верховным главнокомандующим всех союзных войск объявлялся германский император. Решения, которые принимались им, становились обязательными для главнокомандующих войсками союзников22. Немцы и болгары нанесли контрудар еще до подписания этого документа. Весной 1916 г. русский корреспондент, путешествовавший по Добрудже, описал свой разговор с местным болгарским крестьянином – тот был уверен в том, что болгарская армия вскоре вернется, как и в том, что румыны побегут перед ней23. Этот анализ оказался верным.