была слабачка. Такие, как она, ломаются, если чувствуют, что никому не нужны.

Это камень в огород Флоры, но и в мой тоже. Флора была нужна многим. Салли была необходима всем. А я ела себя поедом, изгладывала себя сравнениями.

Я фокусируюсь на лице Салли, на ее больших глазах и длинных волосах – как же я перед ней преклонялась! Ни меня, ни ее на самом деле не волновал Кевин. Нам не давала покоя девушка, которой мы не могли стать. Зависть Салли завела ее туда же, куда меня – моя. А может, и дальше.

Вот и весь расклад. Три девушки – и каждая обладает тем, чего жаждет другая. Я стала змеей, которая поглотила Флору, а Салли раскрыла пасть, чтобы поглотить меня. Может быть, все закончилось бы совершенно иначе, если бы мы поговорили по душам, – но мы жили в мире, где зависти не дано голоса.

– Ты слышала, что думает Кевин, – говорю я. – Что на самом деле ее убили.

– А может, он сам это и сделал. – Она барабанит пальцами. – Он же ее обнаружил! Расстался с тобой и пошел к ней. Увидел эти эсэмэски в телефоне и решил убрать ее с дороги.

– Да не делал он этого!

Какой только вины на Кевине нет, но вот тут он точно чист!

Салли теребит между пальцами прядь волос.

– Значит, пусть уже примет тот факт, что Флора наложила на себя руки.

– А если нет?

– Она хотела умереть. Она сама так сказала! Почему тебя так удивляет, что она осуществила свое желание?

Она расплывается в улыбке, и тут я понимаю. Понимаю, что Флора осуществила бы свое желание только в том случае, если бы кто-то ее подговорил, – а это могла сделать только Салли.

Она кладет ногу на ногу, сквозь разрез на платье виднеется бледная кожа.

– Флора интересовала тебя больше, чем я!

– Ты знаешь, что это неправда! Я на все была готова, лишь бы завоевать твое внимание!

Стыдно это признавать – даже после стольких лет. Особенно после стольких лет.

Она мягко смеется:

– Как будто тебе нужно было его завоевывать! Ты и так была моей подругой! Лучшей.

Мы в тупике, правда гирей висит между нами. Наверное, мы сказали все, что тут можно было сказать. Я столько лет разрывалась между «тогда» и «теперь» и вдруг наконец разглядела, что Салли гораздо больше похожа на меня, чем мне всегда представлялось. Она так же, как и я, изнывала от одиночества и жаждала власти. Только я своими страстями измарала все вокруг, а она благодаря своей безэмоциональности сохранила руки чистыми.

Но нам по-прежнему грозит опасность. Призрак того, что мы сделали, не выпускает нас из паутины.

– Кто-то что-то против нас замыслил, – говорю я. – Я вернулась, чтобы выяснить, кто этот человек.

Салли кладет холодную ладонь мне на руку и придвигается ближе.

– Неужели? – спрашивает она, ее мягкий голос щекочет мне шею. – Неужели ты вернулась только ради этого?

Я киваю, но уже сама ни в чем не уверена.

– Нам надо отсюда убираться! – решительно заявляет она. – Давай удерем. Никто нас не найдет.

– Я не могу, – быстро возражаю я. Я не могу бросить Адриана. Я не хочу никуда ехать с Салли. Пройдет немного времени – и она неминуемо заскучает, и тогда мне несдобровать.

Но секунду, прежде чем высвободиться из крепкой хватки Салли, я всерьез задумываюсь – а может, и правда так будет лучше?

34. Тогда

СМИ никак не хотели оставлять Флору Баннинг в покое. Людям было ее жалко – такая хорошенькая и погибла трагически. Уэслиан – место, где вечно против чего-нибудь протестуют, – заполонила озлобленная толпа, требовавшая крови Кевина и прятавшая лица за табличками «Правосудие для Флоры». Девчонки из Баттс-С организовали алтарь под дверью нашей старой комнаты – цветы, плюшевые мишки и свечи, которые никто не зажигал.

Обвинение настаивало: Кевин виновен. Он не убивал Флору в физическом смысле, но душевная травма, которую он ей нанес, заставила Флору совершить поступок, никак не вязавшийся с ее характером. Если бы не эсэмэски, которые он ей написал, Флора была бы жива.

Но родители Кевина наняли адвоката, который приводил другие аргументы. Его звали Джон Даймонд: наглая ухмылка, квадратная челюсть и волосы, которые, наверное, оставляли на подушке сальные пятна. Джон Даймонд, чьи услуги, вероятно, стоили немалых денег, стоял на том, что Флора была психически нестабильна и, по всей видимости, страдала от недиагностированной депрессии. Слова ее родителей, сестры и друзей он переплетал с анонимными свидетельствами неких «однокурсниц», которые якобы пожелали остаться неназванными. Флора была душевно нездорова, утверждал Джон Даймонд, а невидимые болезни – одни из самых смертельных.

– Вы только подумайте, – говорил он журналистам после заседания суда, – только подумайте, сколько раз вы говорили обидные слова девушке или парню, мужу или жене! Говорили в пылу ссоры, когда сами плохо соображали от злости. Можно ли вас привлечь к ответственности, если человек, с которым вы поругались, что-то с собой сделал? Большинство из вас ответит: нет, я ни в чем не виноват – потому что нельзя заставить человека сделать то, чего он сам делать не собирался.

В сети расплодились группы сторонников Кевина – по большей части это были девушки, считавшие, что он страдает незаслуженно. Они были убеждены, что во всем виновата сама Флора. В чем-то я была с ними согласна. Флора никогда не нуждалась в броне. Жизнь бережно держала ее за щекой, стараясь не задеть зубами ее нежную плоть.

А мы миндальничать не стали. Мы вонзили в нее зубы, и мясо у нее оказалось довольно жесткое.

Я как ненормальная читала все новости по теме, все мерзкие комменты под статьями. Я понимала, что моя нарастающая паранойя Салли наскучила, но все мои мысли были о Флоре. О той роли, которую я сыграла в произошедшем.

– Рано или поздно все выяснится, – твердила я, не обращая внимания на то, как Салли закатывает глаза. – Так просто от нас не отвяжутся!

Я оказалась права. В конце концов полиция добралась до компьютера Кевина и обнаружила нашу переписку, и у Фелти появилось доказательство, что насчет Дартмута я ему солгала.

– Мисс Веллингтон, – сказал он, когда я опять оказалась в отделении полиции Мидлтауна. – Или вас можно звать просто Амб? Так вас Кевин называл, верно? Когда писал вам письма.

Я была на грани отключки – сама уже не помнила, когда в последний раз ела. Посторонним – тем, кто не вникал в расползающиеся по кампусу слухи, – могло показаться, что после самоубийства