— Эти мрачные духи глубоко внутри земли, — объявил шаман. — Предчувствую или возвращение моего хозяина с безумным взглядом во главе миллиона всадников, или конец света. — Черные глаза засверкали со злорадством. — Или, вероятно… и то, и другое!

Но когда всадники вернулись, торжеств устроено не было.

Аттила первым на полном скаку промчался в лагерь и направился прямо в свой дворец. Кто-то попытался окликнуть воина, но тот не обратил никакого внимания. Это оказался Бледа, смотревший с раскрытым ртом на возвращение брата. Он уже успел привыкнуть к своему каганскому сану.

Аттила так резко осадил Чагельгана, что коня занесло еще на несколько локтей вперед. Великий полководец спрыгнул и зашагал прочь, пока бедное животное вставало на ноги. Когда верховный вождь приблизился к дворцу, появилась правительница Чека. Она была худой и с ввалившимися глазами, а лицо имело бледный и серый цвет печали. Аттила подбежал к жене, но та едва взглянула на мужа и чуть ли не отстранялась от объятий, словно ее вина являлась заразной болезнью.

Эллак, их второй сын… Он умирал.

— Мы все когда-то умрем, — беспечно произнес Маленькая Птичка, играя неподалеку с медвежонком.

Аттила остановился на полпути, и на мгновение показалось, что каган наконец-то шагнет к шаману и убьет его на месте. Но он направился во дворец вслед за своей женой.

Маленькая Птичка стал протискиваться между супругами.

— Дайте мне посмотреть.

Через несколько минут, получив толчки и помяв бока, шаман отступил.

— Мальчику просто нужен отдых, — сказал он, — и кипяченое молоко. Эллак что-то съел.

Медвежонок стал жевать палец Маленькой Птички, и шаман опустил детеныша на землю.

Внезапно в тени у двери появилась чья-то фигура. Это была Энхтуйя.

— Дитя умрет, — произнесла она с тихим шипением.

Маленькая Птичка легким шлепком отогнал медвежонка и сердито уставился в землю.

Ведьма плавно двигалась, ее шагов было совсем не слышно.

— Если только не выпьет невинной крови…

Аттила посмотрел на Энхтуйю долгим и пристальным взглядом. Затем кивнул:

— Принесите.

Быстро нагнувшись и неожиданно выбросив вперед тонкую руку, ведьма, словно сокол, схватила медвежонка за загривок.

— Нет! — закричал Маленькая Птичка, запрыгав вокруг. — Ей ничего не удастся, прокляните ведьму и змей с каменным взглядом! — Шаман стремительно набросился на Аттилу. — Как вы можете ставить ее выше меня? Энхтуйя — не наша святая, она ничья, она нечестива в глубине души, этот медвежонок — под моей защитой и покровительством. Если только ведьма осмелится…

Аттила громко закричал замолчать.

Маленькая Птичка стоял, гневно кусая губы. Глаза шамана метали молнии.

Каган кивнул ведьме.

— Бери, — снова сказал он. — Исцели мальчика.

Маленькая Птичка вскочил, пораженный ужасом, не переставая непрерывно бормотать. Затем тихо произнес:

— Ты выбрал. — И исчез в темноте.

Энхтуйя стала колдовать над стонущим мальчиком, пока мать, отец, братья и сестры наблюдали. В тени с ведьмы не спускал глаз Орест. Она размахивала дымящейся веткой ели над потеющим распростертым телом, жгла смолу на плоском камне и издавала сводящее с ума глухое жужжание, словно рой сердитых ос. Ведьма, придя в дикое бешенство и вращая глазами, начала изгонять невидимого демона из мальчика, резко стегая еловой веткой. В другой руке появился маленький нож, кончик которого походил на иглу. Ведьма уколола больного ребенка в грудь, живот, ступни ног, голову и ладони. Губы Эллака посинели, и это все заметили. Он застонал и сжался, затем забился из всех сил и изогнул спину. Потом тяжело задышал. Рот был полон крови.

Но это была не кровь Эллака. Энхтуйя подняла высоко медвежонка над головой сына Аттилы и маленьким ножом перерезала детенышу горло. Тот почти тут же безвольно повис, и яркая молодая кровь хлынула на лицо мальчика. Ведьма кинула свое орудие на землю и длинными худыми руками стала жать и мять бездыханное тельце, пока оттуда не вытекла последняя капля. Наконец мальчик на кушетке закашлял кровью, которая шла откуда-то из глубины его оцепеневшего горла. Затем изо рта раздался свист — вылетел демонский дух. Изможденный Эллак откинулся назад. Под струей крови губы вновь стали приобретать естественный розовый цвет.

Энхтуйя выбросила забрызганную перчатку из черного меха на землю, повернулась на пятке и вышла из дворца, не сказав ни слова. Лишь Орест видел, как она удалялась. Чека и Аттила держали друг друга в объятиях, смотря на своего ожившего сына.

На весь следующий день лагерь погрузился в тревожную тишину. К вечеру из дворца снова вышел каган и встал, скрестив руки. Его лицо хранило непроницаемое выражение. Затем Аттила улыбнулся.

Весь лагерь охватила безумная радость — и из-за возвращения воинов, и из-за выздоровления каганского сына. Эллак будет жить! И с востока пришла огромная армия родственных племен, чтобы присоединиться к гуннам! Все гудело и сеяло хаос. Окружающая тьма отступала, тут и там горели костры, люди пускались в дикий пляс, пили и ликовали, мужья немного поспешно удалялись в палатки с женами, и их не видели весь следующий день и ночь. Даже шутили (чаще женщины у реки, нежели мужчины, поскольку мужчины не считают такие шутки очень смешными), что множество страстных лобзаний случилось той лихорадочной ночью во тьме между мужчинами и женщинами, которые при ясном свете дня не были мужьями и женами. В течение девяти месяцев женщины хихикали, ожидая еще больше, чем обычных «праздничных детей».

Когда прошла торжественная ночь объединения и забрезжил рассвет, в лагере стала чувствоваться некая неуверенность. Один или два воина, которым уже не спалось, вылезли из-под одеял, побрели к последним из догоравших костров и немного устало осмотрели огромное поселение. Чтобы обойти его, потребовался бы час или даже более. Внезапно все показалось нереальным, несуществующим, сном безумца…

Воины вернулись и собрались в то же время года, когда ушли. Приближался конец лета. Десяткам тысяч бойцов не давал покоя вопрос: что дальше? Разговоры об империи и завоеваниях — все это хорошо, но…

Не было ничего, кроме одного человека. Все понимали: да, он — человек, он — каган. Но нет ничего, кроме него, за исключением нескольких квадратных метров разрытых лугов, загонов еле державшихся на ногах лошадей, конца лета, которое прошло так незаметно, пока воины мчались домой на запад… Казалось, будто совсем не осталось времени погреться под лучами солнца. Лишь общее утомление и усталость чувствовались в природе. Цветы уже вяли и роняли свои тяжелые головки. Полная противоположность празднику, закат юности и начала весны… Невероятно, чтобы мечта одного человека, пусть даже могущественного и отважного, могла воспламенить и вдохновить целое племя, связанное узами крови. Не сейчас, не в это сонное, пыльное время года, когда головы и людей, и животных заняты лишь мыслями о подготовке зимних запасов и убежища от предстоящих снежных бурь, а также о долгих длинных ночах, которые придется провести в дремоте под темным мехом.