– Спасибо тебе, Макар. Что бы я без тебя делал?

– Твое благородие, я слов на ветер не бросаю: коли сказал, что вместе держаться будем, значит – не оставлю. Слово купца – железное!

– А как ты меня нашел-то?

– Ого! Я когда сам выпутался, схватил ручищей одну кудрявую, к земле пригнул и говорю ей в самое рыло: выкладывай, лахудра, где мой друг? Куда его умыкнули? Она молчит, глаза выпучила, головой машет. Я ее еще сильнее согнул, словно прут ивовый – она аж побелела вся! Я ей: не скажешь – сейчас же хребет сломаю. Ей деваться-то некуда, она и полетела в сторону того древа, в котором они тебя чуть жизни не лишили. Подлетела и мордой на него кивнула. А дальше ты знаешь: я вошел и всем им жару дал.

– Я так рад, что у меня теперь здесь друг есть, – слабым голосом отозвался Владимир.

Они не заметили, как вышли из Секвойевой рощи. Возле камушка на развилке двух дорог их поджидала лохматая гадалка Эсмеральда Ивановна.

– Ой, соколики, смотрю: намаялись. Изломали вас, поваляли. Вам бы отдохнуть, силы восстановить. Пошли ко мне, я вас молочком козьим напою, отвару травяного дам.

– Ох, бабка, тут всюду подлог… Ты часом не отравить нас решила? – без обиняков спросил осторожный Макар.

– Нет, Макарушка, что ты! Кабы надо было, так и дорогой бы извела – ямку бы выкопала, листиками припорошила, вы бы упали в нее, и дело с концом. Я хоть и ворожея и ведьма грешная, а все же характеру незлобливого. Без причины никому пакостей не делаю. Тем паче, что вы – ученики Виктора. Пойдем ко мне. Я недалече живу.

– А неплохо было бы молочка-то испить. С голодухи уже пузо отощало. Пойдем, Володя, к Эсмеральде Ивановне зайдем на огонек, – громко сказал он. А потом, наклонившись к уху Владимира, прошептал: – Может, чем покормит нас старая? Нас двое, не боись – прорвемся. Вроде бабка-то правильная…

– Какое, там правильная… Она и цыганка и ведьма. Здесь, Макар, правильных бабок нет. Так и жди от любого каверзы, – прошептал Владимир.

– А что, Эсмеральда Ивановна, окромя молочка-то у вас перекусить что-нибудь найдется?

– Конечно, найдется, соколики. Пирожки с лесной ягодкой, соляночка грибная, яблочки моченые, да и сыр козий. Все свое, домашнее.

– Ладно, зайдем ненадолго. А то Владимир Иванович у нас чуть живой. Ему бы подкрепиться, сил набрать.

– А я упреждала твоего друга о чащобах, да о пагубах лесных. Хорошо, что вообще живёхонек остался, да в древо сухое не обратился. Здесь ведь лихости на кажном шагу, при всяком повороте. Секрет открою: был один грешник три али четыре века тому назад – точно не упомню, а врать не буду. Попал в лапы к дриадам, а те бабы суматошные, на похоть падкие, да к мужику, особливо русскому, ох как привязчивы. Русский дух паче других им сладок. Иной раз немцем, али французом брезгуют, холеры. Зато русского, ни за какие коврижки не упустят. Льстивыми речами окрутят, разума лишат, в сон маятный вгонят. Оне из того бедолаги все соки животворные и высосали, лихом насытили – изошел он, горемычный, на сухое древо, листиком дубовым обратился.

– А Виктор что же, не хватился его? – полюбопытствовал Макар.

– Может и хватился, а только искать шибко-то не стал – видать, не очень-то глянулся ему тот грешничек. У нашего хозяина и любимчики свои есть и те, кого он не больно-то жалует. А есть и такие, от которых не «жарко и не холодно». Вот и тот мужичонка был родом из посадских людишек. А телом квёлый, да снулый, дебёлый, да понурый; и умишком-то не вышел. А Виктор любит шустрых, да жвавых, егозливых, да бедовых, бойких, да расторопных.

– Так и остался листом? А что начальство-то за душу пропавшую не взыскало? – спросил въедливый Булкин.

– А что начальство? Виктор сам себе начальство. По бумагам в расход его пустил – дескать, переборщили с температурой в нижнем пределе, а душонка, мол, слабая оказалась – взяла и испарилась. Улетела куда-то, где парит – неведомо… А у Виктора что, дел других нет, как за всякой мелочью гоняться? Главное, чтобы в «книге учетной» порядок сохранялся, а до остального начальству и любопытства нет. Был Федот – да не тот. Сплыл – туда и дорога. А Федот этот, на самом деле, листиком сухим под кроватью у королевы дриад так и болтается по сей день.

– А что есть и «книга учетная»?

– Есть, а как же не быть… – медленно и задумчиво проговорила ведьма. – Ой, касатики, вы уже меня уболтали – всю голову заморочили. Я – женщина разговорчивая, могу и лишнего сболтнуть. Вон, уже и холмы голубые. От них до моего дома – рукой подать.

Широкая дорога, залитая лунным светом, привела путников к голубым, мерцающим холмам. Владимир двигался с трудом – давала знать сильная слабость, кружилась голова, горло пересохло. Он облизывал горячие, обветренные, словно после лихорадки, губы.

– Бабушка, а отчего холмы-то у тебя такого цвета диковинного и мерцают шибко красиво? – спросил очарованный Макар

– А это, касатик, на них травка голубенькая растет, особая травка. Мне семена Виктор дал. Эту травку мои козочки щиплют. От этой травки у них молочко целебное становится: ежели слабый, да больной выпьет, то вмиг себя здоровым, да сильным почувствует – все ему нипочем будет; а ежели здоровый попьет, то в себе такую силушку чуять начинает, что грех сказать… десять баб ублажит, да не умается. Этого молочка много пить нельзя, иначе беда может приключиться. Здесь мера важна.

– Ого, вот этого-то Владимиру Ивановичу сейчас, как раз и надобно – здоровье поправить.

– Пойдем, пойдем.

Ноги Владимира ступили на мерцающий голубым и лазоревым свечением покров. Он наклонился, ладони коснулись холодных, влажных и упругих стеблей. Эта трава ничем не отличалась от той, что проклевывалась на заливных майских лугах в его поместье. Отличалась она лишь странным цветом. Трава не просто выглядела голубой, она источала нежное свечение, от него все холмы пылали ровным голубым маревом.

Макар и Владимир не могли оторвать глаз от этой неземной красоты. Ниже лугов шел небольшой еловый лесок: зеленые и сизые ели перемежались с толстоствольными соснами и кедрами-исполинами. Пройдя еще немного, все трое очутились перед деревянной избушкой.

Было видно, что в этом доме может обитать только лесная ведьма: небрежно отесанные, корявые, покрытые островками трухлявой коры, бревна старого сруба потемнели от времени, крыша покосилась: один край лежал прямо на низком оконце. Зеленый, малахитовый мох щедро разросся по стенам. Тусклое, треснутое оконце светилось слабым огоньком – казалось: в доме теплится лучина. Избушка настолько вросла в землю, что снизу виднелась крытая соломой и еловыми ветвями крыша, тонкая струйка дыма улетала из закопченной трубы в густую синь ночного неба. Прямо на крыше росли крепенькие пятнистые мухоморы и тонконогие, бледные поганки. Рядом с домом стоял довольно просторный, грубо сколоченный сарай, из которого доносилось козлиное блеянье.

– Ну, вот и моя избушка. Милости просим, гости дорогие! – прошамкала Эсмеральда Ивановна.