Автомобили вели себя неистово и нелепо. Вместо того чтобы спокойно, пусть и неторопливо, следовать в своем ряду, они постоянно перестраивались, подрезая друг друга. Поэтому каждые пару десятков метров на магистрали образовывались маленькие заторы. Как узлы на веревке. Оттого вся магистраль стояла, толкалась и дымила. Вся эта авточехарда напоминала злонамеренный флешмоб, придуманный создателями примитивной ресторанной музыки, раздававшейся из-за полуоткрытых окон большинства автомобилей.

Кристина ускорила шаг. Она почти добежала до площади, вид которой заставил ее остановиться и несколько минут удивленно глазеть по сторонам. Справа невысокой декорацией расположилось ажурное здание со ступеньками меж белых известковых колонн. «Что-то концертно-выставочное. Как было бы здорово вместо муторной беготни зайти сейчас сюда. Послушать Малера и дать волю чувствам». Слева возвышался пузатый бочонок с островерхой крышей и воткнутым в нее шпилем. Уменьшенная копия сталинских высоток. Кристина задрала голову вверх, чтобы получше разглядеть верхнюю, самую интересную часть здания. Но главное, что привлекло ее внимание, – огромная статуя в центре площади. Человек с мрачным, решительным лицом, который почему-то нерешительно остановился именно в этом месте. И не знает куда деть руки.

«Это же Маяковский!» И тут же – «Целовался волшебно, но уж слишком влажно!» – Голос прабабки Беллы отчетливо зазвучал в голове. Глуховатый, надтреснутый, как со старинной грамофонной пластинки, голос истории, чье каменное напутствие угрюмо уставилось с постамента куда-то в облака.

«Неужели в этой стране всем поэтам ставят огромные памятники?» Удивительно! Белла употребляла другое, ласкающее слух слово: «Ахательно!»

С подачи прабабки Кристина перечитала всего Маяковского еще в детстве, очень любила его лирику. И сейчас, завороженно уставившись в каменное лицо поэта, впервые интуитивно, а не по учебнику, она поняла, почему он перестал писать лирику и почему покончил с собой. Окружающий пейзаж, автомобильный чад, булыжник под ногами, низкое небо с тяжелыми облаками и даже ажурный концертный зал – дали ей ответ на этот вопрос. Кристина пересекла площадь по диагонали, еще раз взглянула снизу вверх на трагический монумент поэту и свернула налево по широкой улице, которая – Кристина четко ориентировалась – должна была привести ее к месту назначения.

Она вдруг поняла, что впервые после прилета идет по Москве без сопровождающих. Впервые одна в этом городе. И город показывает ей себя как товар на прилавке, для которого важно произвести хорошее первое впечатление. Чтобы продать себя. И возможно, у нее больше не будет возможности вникнуть в этот город и его обитателей. Кристина замедлила шаг и, сощурившись, принялась вглядываться в лица прохожих.

Люди спешили, не обращая на нее никакого внимания. Сосредоточенные, похожие на пружины, которые сжались еще в детстве и никак не могут распрямиться. Время идет, они ржавеют, теряют упругость, но по-прежнему сжаты и, кажется, уже никогда не вытянутся. Никто не улыбался. Случайно встретившись с ней взглядом, прохожие спешили отвести глаза.

Кристина смутилась. Должно быть, после всего пережитого она выглядела несколько дико, и встречные, отводя взгляды, таким образом намекали ей об этом. Мужчины, источающие агрессию или апатию. И женщины, несущие свою усталость, как вечернее платье, в котором им сегодня идти на бал. «Светские горгульи» – так Серж говорил о каких-то своих клиентках. В этом городе – везде одни крайности и контрасты. И в архитектуре, и в людях.

Кристина ускорила шаг. Она вдруг почувствовала, что ей хочется поскорее уйти с этой улицы. Даже в самом неприглядном ресторанном интерьере ей сейчас хотелось оказаться больше, чем здесь. «Город хорош, когда прогулка по нему доставляет удовольствие», – вспомнила Кристина слова одного монаха, который учил ее радоваться жизни. «Город существует и пригоден для жизни, когда по нему хочется гулять, – перефразировала она его мысль для себя. – Иначе это – всего лишь рабочий офис, в котором люди еще вынуждены спать».

Огромные серые коробки с окнами нависли с двух сторон, сдавливая сознание. Как защитная реакция, в памяти всплыли улицы других городов, по которым она гуляла. Барселона, Париж, Берлин, Прага. Нигде она не чувствовала себя такой беззащитной, раздавленной и потерянной, как здесь, в центре Москвы. Кристина машинально ускоряла шаг до тех пор, пока до нее не дошло, что она бегом несется по широкому тротуару, под косые взгляды прохожих и гудки автомобилей.

Она бежала и чувствовала, как город-хищник гонится за ней – не потому, что ему что-то от нее нужно. Просто этот город не может по-другому, он нуждается в свежей крови, в жертвенной плоти, такой у него инстинкт.

* * *

Она вошла в кафе, предварительно отдышавшись снаружи. Кима и его длинноногой подружки еще не было на месте. Кристина поморщилась, поймав себя на том, что при мысли об импозантном и атлетичном Киме в ней шевельнулись подавленные простые инстинкты. Конечно, рядом с такими парнями всегда будут вышагивать ходульной походкой бесконечной длины ноги. А контакта с тонкой, быть может, самой родственной душой не произойдет, потому что эта тонкая душа по злому умыслу природы находится в слишком упитанном теле.

Кристина вздохнула, но сил, а главное, желания пожалеть себя не было. Она заказала латте, терамису и отправилась в дальний угол за компьютер. Первым делом, войдя в Сеть, проверила сообщения на «Фейсбуке». Есть! Пять сообщений. Четыре – порожняк, приглашения на вечеринки, которые она никогда не посетит. Одно – от Кевина Смита. Наконец-то! Что сообщает верный адмирал ее сетевой флотилии?

Это был пост на ее последний запрос: «Хенрик Ольгрем? Что-нибудь? Точнее – все, что вы о нем знаете! Плиз!» В письме не было текста, только несколько ссылок. Кристина перешла по одной из них на блог какого-то папарацци. Фотограф смаковал гомосексуальную тему. Он не подглядывал и не обличал. Он наслаждался эстетикой. Крупные планы мужских лиц с виртуозным макияжем, которому позавидовали бы голливудские гримеры. Прически, водруженные на головах, как соборы Гауди на площадях Каталонии. Длинные пальцы с тщательно наманикюренными ногтями.

Кристина снова подумала о Ганди и внутренне сжалась. Возможно, этот фотограф сам был геем. Снимки выдавали его. Вряд ли гетеросексуал станет с таким наслаждением ловить в кадр объятие, шепот в ухо, переплетенные в танце мускулы, нежный мужской поцелуй. Определенно, фотограф – гей, а его подиум – маленькие гей-бары, скорее всего на окраинах. Какой это город? Или – разные города? Кристина бывала вместе с Ганди во многих гей-барах Стокгольма, но ни один интерьер с фото не показался ей знакомым.

Зато на одной из фотографий мелькнуло знакомое лицо. Кристина поперхнулась кофе. Старый Хенрик Ольгрем улыбался затянутому в черную кожу юноше улыбкой, не оставляющей места для сомнений. Ольгрем – гомосексуалист?..

Кристина вдруг поняла, что абсолютно ничего не знает о человеке, который качал ее на своих коленях, когда ей было три года. Действительно, Ольгрен был для всех воплощением самоотверженной работы. Он появлялся в офисе «Ларсен груп» раньше утренней смены охраны, а когда последний сотрудник компании покидал рабочее место, то мог видеть свет в его кабинете.