В коридоре за дверью раздались шаги, тихие мужские голоса, и Катя сжалась, подтянула под себя ноги. Хоть бы не сюда. Хватит с нее. И с Саши.

От препарата, который ей ввели, неумолимо клонило в сон. Но она боялась засыпать. Боялась, что потом не проснется и навсегда останется здесь, под землей.

Александр, прикованный к стене за руки, лежал неподвижно – лицо его было заостренным, полуприкрытые глаза закатились, дыхание вырывалось со свистом, и ей все казалось, что ему ужасно холодно, – но Катя даже не могла подойти и укрыть его. Ее тоже приковали. Свободно, чтобы дать возможность прилечь или сходить в выставленное тут же ведро, но недостаточно для пересечения камеры.

Цепь была ржавой, тяжелой. Да и вообще в этой пещере, когда Катя привыкла к полумраку, тут и там обнаруживались страшные старые предметы: например крюк, вбитый в потолок и почти источенный ржой, кольца на стенах, цепи, какие-то распорки. Пока Катерину конвоировали сюда, она видела в узком коридоре, по которому они шли, такие же небольшие пещерки и останки ржавых дверей. Были и совсем узкие лазы, похожие на мешки, закрытые рассыпающимися люками, и она холодела, думая о том, с каких времен все это осталось и какие трагедии здесь происходили. Видимо, в истории Блакории было много такого, чего знать ей не хотелось бы. Больше всего эта система переходов и пещер напоминала старые шахты с естественными пустотами, использовавшиеся как страшная тайная тюрьма, из которой нет выхода. Почти все камеры были полузатоплены водой. Пещера, куда кинули Катю и Александра, находилась чуть выше остальных, и, хотя здесь чувствовалась влажность, воды не было. И дверь сохранилась. Видимо, поэтому их сюда и определили.

Шаги приблизились, и Катерина зажмурилась, поспешно растянулась на ложе. Только бы не трогали ее больше.

– Как пленники? – спросил знакомый голос. Голос того, кто ее шантажировал. Теперь она знала его имя – Константин Львовский, – но что это могло ей дать?

– Тихие, – ответил один из охранников. – Женщина сначала плакала, сейчас, похоже, спит.

– Ее можно было оставить наверху, – неуверенно сказал другой мужчина. Голос у него был совсем молодой.

– Брин хочет исключить возможность побега, – сдержанно объяснил Львовский. – Мы не понимаем природы ее силы. С такой мизерной долей темного наследия в крови она вообще не должна была инициироваться. Разве что связь со Свидерским так подействовала… Поэтому перестраховываемся. Здесь их никто не обнаружит, даже если щит разрушится.

– А если она подпитается от Свидерского? – так же неуверенно спросил молодой.

– Невозможно, Дуглас, – резко ответил его спутник. – Мы вкололи блокиратор. А для подпитки нужна концентрация. Открывайте дверь!

Завизжала с трудом отодвигаемая щеколда, и у Катерины дыхание перехватило так, что она едва не закашлялась. Герцогиня боялась открыть глаза, только слушала – как зашли в камеру и остановились прямо над ней, постояли, хмыкнули. В голове словно пробежались перышком.

– Не спит, – сказал Львовский. – Боится. Ваша светлость, прекратите сопротивляться. Все равно уйдете в сон, но, если не будете противодействовать препарату, избавите себя от головной боли.

Катя молчала и глаз не открывала, умирая от страха и беспомощности.

– Оставь ее, Костя, – резко проговорил Дуглас. – Брин ждет. Подстрахуй меня. Если вдруг хлебну больше чем надо – коли.

– Постарайся не оплошать, – предостерегающе попросил Львовский.

Молодой человек напряженно проворчал что-то себе под нос. И почти сразу громко заскрипел зубами Александр, застонал, заворочался на своем ложе. Катя слушала эти стоны и мелко дрожала под одеялом. Перед глазами плясали пятна, но она слушала и молилась, чтобы они не убили Алекса. В конце она не выдержала, открыла глаза – и с ужасом увидела, как корчится и выгибается напротив Свидерский, а от него к молодому человеку идет поток силы.

– Все, – придушенно простонал Дуглас, – все. Под завязку. Мне надо уходить. Не могу… еще хочу.

Он почти выскочил из камеры. Львовский не спешил уходить. Пощупал у Свидерского пульс, покачал головой, чуть поколебался – и воткнул ему в предплечье очередной шприц.

Катерина не смогла удержаться от вскрика, получившегося похожим на придушенный писк. Константин обернулся к ней, сощурился, сделал несколько шагов и прикоснулся холодными пальцами к виску. И Катя провалилась в сон.

Видения во сне были мучительными. Ей не хватало воздуха, и чудилось, что она лежит на куске прозрачного льда, и медленно, непреклонно поднимаются вверх по телу тонкие побеги морозных кружев, приковывая ее к обжигающему холодом ложу, впаивая в лед, – и скоро уже закроет замерзшая вода и глаза, и нос, и она совсем не сможет дышать. Двигаться не получалось, позвать на помощь тоже – из груди вырывалось только какое-то мычание, язык не слушался. Сколько она лежала так – непонятно. Казалось, что прошла вечность.

Щеку обожгло теплом, и Катерина рванулась к этому теплу, забилась, не в силах проснуться.

«Катя, – зашуршал в голове едва слышный шепот. – Катя, просыпайся. Нужно проснуться. Ты мне нужна».

Она замычала, чувствуя на щеках горячие слезы, и снова начала дергаться. Лед держал крепко, не пускал.

«Катюш, постарайся. Проснись. Давай. Открой глаза. Ты можешь».

«Не могу!» – хотелось крикнуть ей. Веки были налиты свинцом и будто смерзлись.

«Катя! – в мужском голосе послышалось едва уловимое отчаяние, отдающееся в голове терпкой болью. – Мне тяжело… Кать, постарайся. Попробуй пошевелить пальцем. Я почистил тебя как смог».

Шепот прерывался, словно говорящий испытывал чудовищные перегрузки. Ей было жалко и его, и себя, и она попробовала сжать кулак.

Но разве лед даст это сделать? Холодные побеги, словно почуяв, что она может ускользнуть, потянулись вверх быстрее, заползая в рот, в нос, затыкая уши.

«Нет никакого льда. Ты спишь. Ты достаточно сильная, чтобы проснуться! Двигайся!»

Окрик подействовал на нее так же, как всегда действовал мужской гнев, – Катя дернулась, и пальцы на руках сжались. Сразу ушло ощущение сковавшего ее холода, лопатки ощутили каменную плиту, ноздри судорожно втянули затхлый и влажный воздух пещеры, за веками начало светлеть – и она вспомнила, что сбоку висит магический светильник. Щеку ласкало теплом.

«Еще усилие, Кать. Еще, девочка, давай».

Она со стоном разлепила веки и почти ослепла от сияния светильника – так обострилось зрение. Повернула голову – исхудавший, с ввалившимися глазами Александр смотрел прямо на нее, закусив губу. Белки его глаз были ужасающе красными – будто у него разом полопались все сосуды. Лицо блестело от пота, из носа текла кровь. Зубы были плотно сжаты. И все же после нескольких уколов наркотиков, после того как его пили, он все равно смог как-то выйти из опьянения. Боги, как чудовищно он должен быть силен!

«Молодец. Сядь».