Из образовавшейся щели пролился свет зажженных свечей, что показалось странным. Беусу было бы надежнее ждать неизвестного врага в темноте и бить его во время вторжения. А тут он оставил в своей квартире всё на свету. Или же… Может, он бежал столь торопливо, что даже не потушил света?

Горлис, несколько рискуя, посмотрел в щель. Насколько было видно, комната пуста. Щель достаточно большая, чтобы просунуть руку и открыть дверь, отодвинув защелку. Но что ежели это ловушка? Вдруг поручик стоит у стенки и как только покажется кисть Горлиса, он ее отрубит? Если бояться этого, то нужно продолжать рубить дверь в щепы. Но интуиция подсказывала, что там, в комнате, никого нет.

Эх, была не была! Что ж, в крайнем случае останешься без левой кисти… Горлис вновь собрал ДициЖака и взял его в правую руку. Левую же просунул в щель в двери и быстро отпер ее. Тишина. Открыл дверь и запрыгнул в комнату. Огляделся. Никого. Прошелся с подсвечником по всем комнатам. Никого… В спальной — открыто окно. Поставил подсвечник на пол и осмотрел подоконник с нижней стороны.

Да! Так и есть! Две характерные отметины, какие остаются от воровского «якоря». Беус сбежал с его помощью через окно. И только сейчас Горлис вспомнил, где, когда и от кого он слыхал фамилию (или кличку) Криух. Давно еще Дрымов говорил, будто в докладных российской полиции среди преступников, прославившихся таким видом воровства, был упомянут и некий Криух.

Но как сей закоренелый злодей мог оказаться в корпусе жандармов, да еще и в чине поручика? Вопрос…

Тем временем начинало светать.

Значит, самое время нарушить сон Дрымова, живущего неподалеку на Троицкой улице (бывшей Форштатской). После того как тот стал частным приставом I части Одессы (а ранее был приставом второй), ему пришлось переехать на другую квартиру, напротив — через улицу и чуть ближе к центру. (Согласно закону, пристав обязательно должен обитать в своей части города, а Троицкая как раз разграничивала первую и вторую части Одессы.) К тому же новая квартира была побольше прежней, что тоже важно, учитывая семейное пополнение Афанасия.

Далее с Дрымовым нужно будет поставить под надежную охрану комнату жандармов в съезжем доме. А уж потом — ехать к Достаничу, который, кажется, холостякует на Коблевской улице, что на Греческом форштате. И уж вместе, втроем, они сделают окончательный разбор прошедшей операции.

Впрочем, в этом истории столько напутано, столько вопросов, что теперь разбираться и разбираться…

* * *

Забавно было увидеть ранне-утреннего Дрымова. Сонного, только-только из-под женушкиного бока и еще слабо соображающего, что происходит. Но с каждым словом пояснений, даваемых неожиданным гостем, Афанасий быстро приходил в себя. И уже после первых трех предложений начал живо одеваться.

Прежде всего нашли в чулане молоток, гвозди, какие-то доски, оставшиеся после ремонта, да побежали через два квартала, чтобы заколотить на время вход в квартиру Беуса-Криуха на Почтовой улице. Дрымов также настрого предупредил местного дворника, что на ближайший день за сохранность того жилища он отвечает своей головой. И для убедительности поднес кулак к носу оного, как бы давая возможность унюхать запах угрозы.

Тем же скорым шагом, более похожим на бег, отправились в съезжий дом. Жандармскую комнату ночью и с утра никто не открывал. Частный пристав поставил сторожить ее самого сурового и неуступчивого нижнего чина. Заодно Дрымов зашел к себе кабинет, посмотреть новый домашний адрес Достанича, который он наизусть не помнил.

* * *

Холостяцкая квартира Степана Степановича оказалась аккуратно прибранной и со вкусом отделанной. Так что франтоват он был не только в одежде. Удивительно также было увидеть элемент… даже не романтичности, а скорее чувствительности, сентиментальности полковника. Об этом говорили картины, украшающие его гостиную: нежный морской пейзаж с парусниками в утренней дымке; в центре — полевые птицы, поющие в ярких красках уходящего дня; и пастельных тонов лесистые горы, должно быть сербские, напоминающие о родине предков. (По хозяйственной привычке домовладельца Натан про себя отметил, что картины недавно перевешивались, о чем говорили «тени» на обоях.)

Если ж вернуться к делу, то Достанич тоже начал собираться незамедлительно, после первых же объяснений Горлиса, что произошло ночью, и Дрымова, что уже сделано утром. По окончании обоих докладов он признал все действия точными и разумными.

Далее все трое отправились в кабинет полковника на Херсонской улице. Было много дел и действий, предпринимать которые следовало немедленно и в правильной очередности.

* * *

Любезный читатель, приходилось ли тебе когда-нибудь строить дом из игральных карт? Это, пожалуй, самая невинная забава, какую можно произвести с этой бесовской азартной выдумкой. Карточные домики бывают простые и сложные, убогие и симпатичные. Чаще всего они этакие — ажурные и понятно-прозрачные. Всех их роднит одно качество: непрочность постройки. Часто достаточно легкого дуновения, не говоря уж о каком-нибудь более серьезном толчке, чтобы вся постройка осыпалась. При этом особенно символичными кажутся карты, упавшие «рубашками» вниз. Лица дам, королей и валетов будто обижены в лучших намереньях. Думали, так и будут стоять частью прочной конструкции — ан нет. И все теперь оказались в общей плоской кучке, где шестерка мало чем отличается от туза.

Примерно таким обрушившимся карточным домом выглядела теперь вся деятельность штаб-офицера по южным губерниям Лабазнова. Пока он был в силе, фаворе, то мог выдумывать, выкручиваться, строить планы, казавшиеся ему хитроумными. Но после его смерти и бегства подручного Беуса всё это открылось в самой жалкой неприглядности. Дрымов с Горлисом перебрали все до листика бумаги в жандармском кабинете, а также в квартире Беуса и Лабазнова-Шервуда.

Добиться этого было непросто. И в мирное время — вообще невозможно, тогда подобными действиями могли бы заниматься лишь другие жандармы, специально по такому случаю приехавшие из штаба Третьего отделения в Петербурге. Но в связи с идущей рядом войной и тем, что Одесса была прифронтовым городом, сие стало возможным. Ответственность на себя взял генерал-губернатор, герой штурма Варны Воронцов, а также начальник военной полиции Дунайской армии Достанич.

Ну а уж внутри поредевшего «синклита» обязанности были поделены так: Степан Степанович занялся всем, что касалось османского шпионажа, а Дрымов с Горлисом — гражданскими вопросами, в коих набедокурили Лабазнов с Беусом. Также по специальному разрешению Воронцова было разрешено подключить к рассмотрению сих дел Степана Кочубея (ввиду его вовлеченности в некоторые из них, а также учитывая заслуги в переходе запорожцев на русскую сторону и спасении жизни полковника Гладкого).

* * *

Чувствуя свою ответственность и даже вину перед Ранцовыми, Горлис занимался их вопросом в первую очередь. При этом он понимал всю сложность задачи — ведь ему предстояло найти улики невиновности Виконта Викочки и его однокашников, поистине неопровержимые, чтобы ходатайствовать о полном прекращении сфабрикованного дела «Сети Величия». А жандармы, хоть и недавно появились на земле русской, но уже успели показать, что очень не любят разжимать челюсти, чтобы отпустить свою жертву (в этом они были верными продолжателями традиций старых тайных канцелярий).