— И что ж, цыгане способны были взять больного ребёнка из зачумленного города?

— Не сразу. Сначала его осмотрели бабка Тсеры Мариула и прабабка Тсеритса. А оглядев, сказали, что возьмут на излечение, уход и воспитание.

— Платил ли Леонард им какие-то деньги?

— Не знаю, должно быть… Мальчик выздоровел. Тсера относилась к нему, как к младшему брату. И может, будущему мужу. Но спустя год куафёр вернулся за сыном и увез его куда-то.

— Так то была чума или не чума? Или что?

— Да кто же знает… Тсера пришла к Люсьену в салон, как к брату. И не могла поверить, что он всё забыл. Потому она так оскорбилась от его насмешек. Но не проклинала его, нет… Просто так увидела. Это всё, что есть о Люсьене, покойном друге вашем…

— Не уверен, что его можно твердо называть моим другом. Но в любом случае я должен вам за сию услугу, большую работу.

— Эх, Горлис, Горлис… — снова, как и ранее, в устах Ставраки фамилия звучала почти греческой. — Скажу вам как деловой человек и тоже по-дружески. Когда даешь кому-то в долг, мысленно должен сказать деньгам: «Андио[82]!» Тогда больше шансов, что они когда-то скажут тебе: «Я су[83]!» Подобно этому, если просишь о чем-то и в деле столь сложном, то будь готов, что платить придется тебе.

— Я готов платить, — твердо ответил Натан, устав от греческого многословия.

— Не нужно! — еще тверже заявил Ставраки, налил себе вина и разом выпил.

В глазах его стояли слезы. Горлис удивился непривычному зрелищу. Он часто видел греческого купца улыбчивым, а также ироничным, саркастичным. Но не представлял, что глаза у того могут оказаться на мокром месте, словно — не в обиду, — словно как у Любови Виссарионовны. Неужели Люсьен был ему столь симпатичен, душевно близок?

— Спиро умер, — сказал грек, будто отвечая на немой вопрос. — Точней — не просто умер, а погиб. Как хотел. Как воин.

— Скорблю, — произнес Натан и надпил вина. — Османы убили?

— Нет, свои.

— Отуречившиеся фанариоты или арнауты?

— Нет — свои. Греческие, православные греки!

— Но как же это?

— Потому что война! Она всегда сложная и страшная. Вы не задумывались, отчего у османов с началом нашей… нашей революции, — Ставраки оглянулся по сторонам, поскольку в России сие слово было крайне нежелательным, — у турок такие проблемы с флотом? И почему наши купеческие кораблики бьют их войсковые фрегаты?

— Нет.

— Потому, что они сухопутный народ. Османский флот ранее держался на греческих моряках. Ну, примерно, как русский сейчас — на малороссийских.

— Но отчего же Спиро убили свои?

— Он воевал против нашего врага — османов. Но можно сказать, что и каперствовал, пиратствовал. Когда наш общий знакомый граф Каподистрия приехал в Нафплион, править Грецией, союзники ему заявили, что с пиратством нужно кончать. Потому что иногда под горячую руку попадали и их суда. В одной из таких совместных экспедиций Спиро и погиб. Это весной еще было… Просто верить не хотелось. Но позавчера мне точно рассказал человек, который был рядом.

— Это где-то на ваших островах случилось? В Ионическом море?

— Нет. Спиро всегда шел туда, где сложнее. Их крепость и пристань были на Кастелоризоне.

— А где это?

— Остров в миле от берега в южной Анатолии. Но кастелоризоты смело ходили далеко на северо-запад и на восток тоже. Топили османские корабли аж в Атталии[84]…

— Но как же так! Спиро убит в бою со своими, с союзниками. Неужели же нельзя было договориться обо всём?

— Пытались. Не получилось.

— Почему?!

— Кастелоризоты отказались сложить оружие и уйти оттуда… А союзники думают оставить те места за турками. Они боятся слишком уж унижать и ослаблять османов. Султана. Монарха!

— Да, великие державы бывают эгоистичны.

— Но зато французский Карл[85] послал генерала Мезона[86] занять всю Морею[87]. Но зато англичане заставили египтян уйти из Греции. Да и русские, идя к Константинополю, нам тоже, в общем-то, помогают. Так что я скорблю по Спиро… Но… Но…

— Но и Каподистрию не осуждаете.

— Да. У них обоих не было иного выхода!

Распрощавшись с гостем, Натан вдруг вспомнил, как полторы недели назад Кочубей ему рассказал о похожей судьбе пращура Осипа Гладкого — полковника мир… мир… мирго… миргородского Матвея Гладкого. Того тоже казнил за непослушание казацкий гетман Хм… Хмель… Хмельницкий.

Платон прав, и Степан прав. Война — дело неприглядное, сложное, страшное, война за свободу — тоже. Но и в таком виде — неизбежное.

* * *

Нужно еще рассказать о шпионской части расследования, каковою занимался полковник Достанич. А Дрымов, Горлис и Кочубей лишь привлекались к консультациям.

Вновь, в который раз, пригодилось Натаново умение делать похожие опознавательные изображения людей, которых надобно разыскать. Достанич распорядился срочно выгравировать портреты Брамжогло и Беуса и распечатать их в городской типографии в большом количестве. Эти картинки были разосланы по всем окружающим заставам, патрулям, розданы агентам жандармским, а также военной полиции.

Тем временем в Одессе опрашивалось множество людей, которые общались с «учителем», хорошо знали его. И — удивительное дело — воспоминаний о нем осталось очень мало. Хотя, казалось бы, человек умный и яркий. Но каким-то образом он умел оставаться малозамеченным. (Только сейчас, задним числом, Натан понял интерес Брамжогло к Воронцову, его дому, кабинету, бумагам.) Чаще всего вспоминали одну деталь, что у грека очень быстро отрастали волосы. И он неизменно ходил стричься в «куафёрскую академию», причем там всегда заранее записывался в очередь к Люсьену, хотя это стоило довольно дорого.

Русский цирюльник из этого салона еще одну важную деталь привел. В прежние времена Брамжогло не только стригся, но и брился у Люсьена. Среди прочего тот делал ему изящной формы бакенбарды-фавориты. Но где-то с полгода назад Брамжогло перестал бриться у куафёра. «Должно быть, экономил», — предположил цирюльник. Но наши дознаватели пришли к другому выводу. Брамжогло, явно имевший влияние на Люсьена и использовавший его в своих шпионских целях, стал опасаться, чтоб тот его не зарезал.