С маёвок возвращались всегда молчаливые (сил на общение уже не хватало), загорелые или, точнее, прокопчённые, пропахшие костром и новым градусом надсады, в которую эти поездки конвертировались. Вася никому бы не смог объяснить, из-за чего любое полётовское «мероприятие», от маёвки до совместной лепки пельменей перед Новым годом, оборачивается дополнительным отчуждением от друзей, всё сильней уходящих в глубь своих жизней, всё заметнее отгораживающихся от мира пуленепробиваемым стеклом.

Один Вася ни от чего не отгораживался: нечем да и незачем – личной жизни, которая и есть такое стекло, у него не пока было, как и экономических интересов: родители кормили, поэтому стипендию можно оставлять себе, невесть какие деньги, но и Чердачинск – не Вавилон, друзья, опять же нуждающиеся в задушевной компании (чуть позже Вася понял, что всю перестройку нештатно исполнял обязанности психоаналитика и если все-таки решился бы брать гонорар за «лечение», то мог бы сильно подняться на этом) и, значит, напоят, чтобы было с кем, и в баню с собой возьмут. Так можно существовать и дальше, догоняя эпоху через текучку, которая вроде сама подсказывает, куда кому течь.

Закономерности станут очевидны позднее, как это всегда и бывает, ну а пока страна колбасится в первых корчах капитализма, Вася выясняет отношения с собой. Это же самое сложное – понять, что тебе на самом деле надо. Не то, что подсовывают другие, но расслышать «зов сердца» и «внутренний голос», различить которые нетренированному уху практически невозможно.

Вот, скажем, Вася всё никак не может понять своё отношение к Кате Кручёных. С одной стороны, вроде тянет, да недостаточно, мало есть чего общего, чтобы сцепило (вероятно, у Васи только так?), а с другой, самой-то Кате чего нужно? Она вроде бы в ответ к Васе теплом своим тянется, но доходит до определённой точки, и далее уже никак: точка превращается в разделительную черту, в границу.

Но, может быть, Кате кто-то другой интересен, в театре или на факультете? Наблюдал ненавязчиво, стараясь не привлекать внимания, ничего такого не заметил, хотя даже в общежитии Катю несколько раз навещал. Мимоходом, без приглашения, вроде к Мурину шёл, а тот отсутствует, посижу пока у тебя, подожду товарища-удмурта. Ну, или так: мы тут с Сашей картошку жарим, портвешком балуемся, соли не дашь? На огонёк не зайдёшь? Зная, что не пьёт, не курит и в самый полуночный распояс умеет такую нутряную прохладу включить, что будто из старого холодильника «Зенит» начинает ледяное дыхание просачиваться.

На маёвке неожиданно нарисовался Корецкий, окончательно ушедший с научных разработок на закрытом факультете в какой-то особенно рисковый бизнес (резко поседел, стал похожим на классического голливудского мужчину). Он и в «Полёт» теперь лишь по большим праздникам выбирался, сам себя подавая как большой и редкостный праздник. Если только Софа в очередном показе «Гадюки» («Диктатура совести» быстро выпала из репертуара, не успевая за постоянно нарастающим внутренним раскрепощением СССР) попросит его участвовать. Невеста Корецкого, «официальная девушка», Наташа из Медицинского (уж и окончить успела, в ординатуре теперь) одна за двоих отдувалась. В основном приветы от Корецкого передавала. Разумеется, ни в какой самодеятельности он давно не талашился. Не по чину. Но на выходные выскользнул из города, элегантный, как коньяк, прибился к коллективу на самой последней стадии тура, когда, отработав последний раз, собирались идти на заимку, но кто-то вспомнил, что надо, вообще-то, Корецкого подождать, и его ждали, покуда с электрички доберётся до окраины села, разминались «Крымским».

– Скрыльникова Егора помнишь? Или ты не застал его? По кличке Зелёный? Да костюм у него такой спортивный был, вот и привязалось. До тебя в «Полёте» играл. Который в «Голом короле» корону за мной ещё носил. А, ты не видел? Жаль, очень смелая для своего времени вышла инсценировка. Он же один из нас, самых первых, в бизнес пошёл. Сначала в кооператоры, затем в челночники, а потом колбасный цех построил. Сырокопченые колбасы, финский сервелат любишь? А кремлёвский? А микояновский? Умер вчера: поджелудочная отказала. Так-то, Вася, так-то, друг, не знаешь, где найдёшь, где потеряешь… Как это называется, всё никак не могу выговорить, Наташка по слогам научила – пан-кре-а-тит?..

Наташки, впрочем, рядом не оказалось. Поначалу Вася не обратил на это внимания, хотя надо, надо уметь замечать мелочи – Софа учила: именно они всё самое интересное о человеке и ситуации рассказать могут. И расскажут, и покажут, и сценический образ соберут.

Очень уж Наташа борзо на импровизированной кухне едой занимается, так что и не отвлечёшь, параллельно «Киндзмараули» из сельпо накачиваясь, демонстративно в своём внутреннем мире спряталась так, что в глаза не заглянешь – будто и нет их, в то время как Корецкий с задумчивым видом ходит вдоль древних сосен и затесавшихся меж ними берёз (лес изнемогает в усталой парилке, как в тигле, вырабатывающем особенно стойкие ароматы хвойных смол, прелых трав, диких ягод и, поверх всего того, дымка на берёзовых ветках) с задумчивым видом, постоянно будто бы невольно встречаясь с Кручёных. Ну да, не виделись давно, есть о чём перемолвиться.

Видит Вася: тем у Андрея и Кати так много, что и не переговорить за вечер. Солнце спряталось, и в лесу сразу же стало темно, холодно и сыро – даже сквозь пряное, однотонное опьянение эта предосенняя причуда пробирается за воротник и морозит цыпки на коже до полого дискомфорта. Вася знает (за годы маёвок успел изучить) все эти демонстративные, все более затягивающиеся отлучки, непрозрачность слов и намерений, которыми двое втянутых в водоворот занавешиваются от других.

Пока основной контингент посменно бился в парилке, Наташа в конечном счёте первой и напилась, как бы предоставляя Андрею полный простор действий, а судьбе – самой нестись под откос, так как ждать же всегда следует худшего. Вася тоже водочку попивал, на Андрея с Катей нет-нет да поглядывал, обращая внимание, как бережно и неторопливо, по-взрослому и совершенно умельчески Андрей обрабатывает Кручёных. Массажируя её точечными словами, близорукими взглядами, задумчивыми улыбками, перетекающими в активное слушанье – точно он улыбкой своей всю Катю целиком пеленгует, от слов её случайных, но осторожных, до целокупности сердечного ритма и гораздо более тонких настроек, начинающих вибрировать от избытка чужого внимания.

Пьяный Вася держит в голове лишь одну (больше уже не получается, даже если сильно захотеть и попытаться напрячься) тропинку трезвости. Петляя, она вьётся за Андреем и Катей, когда те являются на кухне или возле костра. С приятной расслабленностью и даже удовлетворением Вася видит, что с Корецким Катя ведёт себя так же, как с ним, – тянется, но только до какого-то неопределённого момента, совсем близко к себе не подпуская. Как кошка с мышью, многократно превосходящей её размерами.

Потом, в пустой электричке («Как будто вся страна ушла на фронт», пошутил Тецкий, когда проезжали затуманенные Биргильды), похмельные студийцы устроили игру в салочки. Бегали по вагонам, кричали, точно в лесу. Вася крутил головой, не в силах понять что там у Андрея с Катей было. И вообще, было ли? А если было, то что?