Мама отреагировала, не отрываясь от телеэкрана:

– Напился, сынуля, так и веди себя прилично, а Ельцина не тронь.

Вася и правда был безобразно пьян – в «Полёте» праздновали премьеру «Собачьего сердца», которое репетировали и собирали на всех парах, стараясь успеть к столичному фестивалю самодеятельных театров, на который студию пригласили первый раз за всю её историю, из-за чего Софа решила: детище входит в новую стадию существования, всемирная слава и, тем более, профессиональный статус не за горами. Она уже видела себя дающей интервью Ирине Израилевне Моргулес (главному культурному авторитету Чердачинска) о том, как в меру отпущенных ей скромных сил на всю планету она прославляет Южноуральскую республику, которой, конечно, ещё пока нет, но в свете политического заказа на сепаратизм вполне может и образоваться…

Точнее, кто праздновал и радовался, а кто злобу таил да дверью хлопал: распределение ролей разбудило тишайшего удмурта Мурина, все эти годы мирно дремавшего на ленивой думке второстепенных ролей. Мурин, себе на уме, щурился, похожий на рыжего кота, и безмолвствовал многозначительно – так, что даже Никонов с Корецким уважительно (на самом деле равнодушно) его стороной обходили. Но в этот раз нашла коса на камень, Саша почему-то решил, что роль Полиграфа Полиграфовича Шарикова, во всём бенефисном великолепии, должна быть его – и точка. Возможно, за выслугу лет и собачью преданность коллективу, который ему особой пользы не принёс, а может быть, просто задумал такой дембельский аккорд в дипломном году. Кавалергарда век недолог – окончив университет, ребята разъедутся по области, кто-то, как Мурин, Макарова и Огиенко, вернутся в холмистый Миасс, кто-то, как Кручёных, – в родной Златоуст (замуж-то она, недотрога, так и не вышла), а кто-то и вовсе в Юрюзань или Катав-Ивановск, ну, и что ждёт их всех дальше?

Преподавание в школе? В скучных вузовских филиалах или, в лучшем случае, какое-нибудь завалящее, но хлопотное директорство?

Вот, видимо, напоследок Мурин и решил тряхнуть стариной, покуражиться на законном основании. Да не вышло: Софья Семёновна оценила посягательство рядового студийца на святой режиссёрский замысел примерно так же, как Ельцин воспринял притязания Руцкого и Хасбулатова на первородство власти, – резко отрицательно, да с таким непониманием, когда дальнейший разговор невозможен. Вообще-то, Софа ничем особенно не рисковала – Мурин в её премьерных раскладах отсутствовал, играл что-то необязательное и легко заменимое из подтанцовки вокруг Швондера.

Туда, между прочим, засунули и Васю, под бочок Паше да Дусе – песни хором петь. Вася, который втайне надеялся на одну из главных ролей (понятно, что профессор Преображенский – вечный премьер Корецкий, но интеллигентный и крайне тактичный доктор Борменталь, кажется, Васе вполне по нутру, хотя, конечно, лучше всего у него вышел бы Клим Чугункин, перевоплотившийся в Шарикова, этого Гамлета наших дней первичного накопления капитала), тоже несколько… оторопел от своей незначительности, но смог сдержаться. Остался в рамках. Внутри он давно им не соответствовал, да только умел изображать из себя нечто незыблемое, предсказуемое: люди же не любят сюрпризов, предпочитая общаться с теми, кого, как им кажется, они понимают. Вот Вася и соответствовал.

Однако у Софы на каждую роль существовали собственные резоны. Шарикова она решила сделать женщиной. Чтоб, разумеется, подчеркнуть изменение «роли женщины в судьбе посттоталитарного общества» и спасти Наташку от клинической депрессии. Что-то там у них окончательно перестало клеиться с Корецким, Наташа плотно сидела на антидепрессантах, потеряв волю к жизни.

– В принципе, я готов к разводу. Дозрел.

Так приватно Андрей объяснил Софе их ситуацию, хотя формально мужем и женой они с Наташей не были, вместе жили не первый год, и пока хватало. Неприкаянная С. С. («вся жизнь – в искусстве»), сублимировавшая в студии тоску по «большому роману длиной в жизнь», коллекционировала актёров, пренебрегая актрисами, и в конечном счёте довела эту тенденцию до абсурда.

Гендерная диспропорция выделяла «Полёт» из общего правила, провоцируя худрука на нестандартные решения. С.С., впрочем, знала, что любой замысел, имеющий под собой бытийные основания, моментально начинает обрастать дополнительным смыслом, а наболтать можно что угодно – внимательные зрители, приученные искать в любом высказывании второе, а то и третье дно, обязательно найдут в такой конструкции что-нибудь своё, сугубо кровное.

Про самую главную роль, отошедшую мешкотной Наташе (накануне она напугала Софью Семёновну, что наложит на себя руки), как и про готовность Андрея к разводу (какому такому разводу? Вася даже не сразу понял, что С. С. имеет в виду), Софа рассказала ему на очередном занятии техникой речи (да-да, они продолжались уже два года как, хотя большого прогресса Вася не выказывал), которое оба использовали для переговоров. Ну, или чтобы выговориться.

Вася-то пришёл за Мурина «просить». Точнее, сделать так, чтоб Саша вернулся, потому что удмурт, неожиданно «ужаленный в самое сердце», звал Васю присоединиться к бойкоту и обрушить «эту чертову, никому не нужную богадельню одной старой девы» в прах и в пепел. Выполняя «запрос на сепаратизм», Мурин сверкал глазами, скрежетал зубами, в общем, выглядел необычно и оттого хотя бы забавно. А вот о себе, разговаривая с С.С., Вася думал как о безвольной тряпке, не способной добиться от биографии даже такой малости, как главная роль в заштатном самодеятельном театрике.

– Софья Семёновна, если учесть, что всё искусство делится на две части – оно либо про любовь, либо про смерть, то «Собачье сердце» на какой стороне?

– Люблю я, Вася, твои правильно поставленные вопросы. Просто Урмас Отт, прибалтийского акцента только не хватает. Приходится соответствовать. Разумеется, про смерть. Ведь новый человек, появившийся на свет благодаря всем историческим потрясениям начала века, это же начало советской антиутопии и конец старого, привычного мира. Смерть традиционного уклада, бла-бла-бла…

– Совсем как у нас, но только уже в конце… двадцатого?

– Вася, ты же умный человек, творческий, придумай себе объяснения сам, ты ж креативный!

Многомудрая Софа, разумеется, чувствовала, что Васей движет нетипичное раздражение, оттого-то и уводила разговор в сторону. Сначала рассказала про Корецкого, готового к разводу. Вздохнула. Пожалела женский удел (точно заглядывая в него из какого-то другого гендера). Пожурила ветреную мужскую природу. Осторожно закинула удочку в сторону Крученых. Вася пожал плечами. Сказал как о простом и самом очевидном, скрывать которое не имеет смысла, что пытался ухаживать за Катей, но та, словно спящая красавица («И точно красавица», – цокнула языком С.С.), живёт внутри своего сна, да так крепко, что не добудиться. Софья Семёновна мудро пожала плечами, мол, всё не так просто, как кажется, разве не знал ты, что в детстве Катеньку нашу изнасиловали, как так, да, вот так, пошла с детками в баню, наивная простота, а там её пустили по кругу, заразили дурными болезнями, недотрогу нашу, странно, что не подозревал, об этом в «Полёте» все уже давно отшептались, именно поэтому Андрею такая деликатная миссия выпала – вернуть раненого человечка к полноценной жизни, вот и Наташа из-за этого переживает, антидепрессанты пьёт, на днях чуть было тройную дозу не выпила, еле руку отвели, успели, родители на страже, бдят за дочкой днём и ночью, так как сама не своя, да ты же и сам всё хорошо видишь, ты ж не слепой, а проницательный, вообще-то, парнишка. А там, между тем, вслед за Корецким и Низамов на развод подавать собрался, они же с Андреем всю жизнь не разлей вода, заслуженная жена его, Лена Хардина, сама не своя которую неделю ходит, ведь на сносях она, что, тоже не замечал?