Я пристально посмотрела на нее:

— Элиза, так и есть, я против. И я проделала этот путь, чтобы сказать об этом тебе, маме, папе и братьям.

Выражение ее лица изменилось, глаза наполнились слезами.

— А вот теперь ты меня расстроила. Почему ты против?

— Солара — плохие люди.

— Марчелло — нет.

Она принялась рассказывать мне о нем. Сказала, что все началось, когда я ждала Эльзу. Мать уехала мне помогать, а она взвалила на себя всю заботу о семье. Как-то раз она отправилась за покупками в супермаркет Солара. Рино, брат Лилы, сказал, что, если она оставит список того, что нужно, он все принесет ей домой. Тогда же Марчелло помахал ей рукой в знак приветствия, как бы давая понять, что это его распоряжение. С тех пор он стал увиваться за ней, осыпая всевозможными знаками внимания. Элиза твердила себе: «Он для меня стар, да и не нравится мне». Но он занимал все больше места в ее жизни, причем вел себя очень любезно — ни единого лишнего слова, жеста, обычных мерзостей Солара. Марчелло оказался очень порядочным человеком, она чувствовала себя рядом с ним в безопасности, сильной и заметной, будто выросла сразу метров на десять. И это было еще не все. С того момента, как Марчелло обратил на нее внимание, жизнь Элизы изменилась. И в квартале, и за его пределами с ней обращались как с королевой: все старались выразить ей свое почтение. Это было абсолютно новое ощущение, к которому она до сих пор не могла привыкнуть. «То ты была никем, — объясняла она мне, — а тут вдруг тебя все начинают узнавать, даже мыши подвальные. Ты-то привыкла к такому: ты написала книгу, ты знаменитость, а я-то нет, — до сих пор в себя не могу прийти от удивления. Мне вдруг больше не надо было ни о чем волноваться. Обо всем заботился Марчелло, любое мое желание для него было закон. Время шло, и чем дальше, тем больше я в него влюблялась». В общем, в конце концов она сказала ему да. И теперь, если она хоть день не видела его и не слышала, — рыдала ночь напролет.

Элиза была уверена, что ей невероятно повезло, и я не в силах была разрушить это ее счастье. Да и она не давала мне возможности возразить: Марчелло был такой способный, такой ответственный, такой красивый, такой чудесный. Говорила она очень осторожно, стараясь либо отметить, как он не похож на Солара, либо выразить симпатию то к его маме, то к отцу, у которого были проблемы с желудком, из-за чего он больше почти не выходил из дома, то к покойному деду, а то и к Микеле: при личном знакомстве он вел себя совсем не так, как люди о нем говорят, и был очень доброжелательным человеком. «Поэтому, поверь, — заключила она, — мне еще никогда в жизни не было так хорошо, как сейчас. Потому и мама на моей стороне, а она сама знаешь какая, и папа, и Джанни с Пеппе — еще недавно они слонялись целыми днями без дела, а теперь Марчелло нашел им работу и очень хорошо платит».

— Раз все так — женитесь, — сказала я.

— Поженимся. Просто сейчас не время: Марчелло говорит, что сейчас у него много сложных дел, с которыми надо разобраться. К тому же траур по дедушке: бедный, он совсем потерял рассудок, разучился ходить, говорить — Господь забрал его, освободил. Как только все уладится, мы сразу поженимся, не волнуйся. К тому же, прежде чем жениться, неплохо бы проверить, хорошо ли нам вместе, разве нет?

Она говорила не своими словами — словами современной девушки, заученными по газетам. Я представила, что сама сказала бы на эту тему, и поняла, что ее слова мало чем отличаются от моих, разве что не так изящны. Что ей возразить? Я не знала этого ни в начале нашей встречи, ни сейчас. Я могла сказать только: «Нечего тут проверять, Элиза, все и так понятно — Марчелло попользуется тобой, пресытится твоим телом и бросит тебя». Только это прозвучало бы совсем старомодно: даже мать не осмелилась бы ляпнуть такое. Поэтому я сдалась. Я уехала, а Элиза осталась. А что было бы со мной, останься я здесь, какой я сделала бы выбор? Разве, когда я была девчонкой, братья Солара не нравились и мне тоже? К тому же что я получила, уехав? Не научилась даже подбирать разумные слова, которые могли бы убедить сестру не дать себя разрушить. У Элизы было красивое, очень тонкое лицо, безупречная фигура, ласковый голос. Марчелло я помнила хорошо: высокий, красивый, квадратное лицо, здоровый румянец. Мускулистый, способный на долгое и прочное чувство: то, что он был влюблен в Лилу, вовсе не значило, что с тех пор он не мог полюбить другую женщину. Что тут скажешь? В конце разговора она достала шкатулку и стала показывать мне всевозможные украшения, которые дарил ей Марчелло, — на их фоне сережки, которые я ей отдала, выглядели тем, чем, собственно, и были, — безделушкой.

— Будь осторожна, — сказала я, — не теряй себя. Если потребуюсь, звони.

Я собралась вставать, но она остановила меня и улыбнулась:

— Куда ты собралась? Мама что, не сказала тебе? Все придут сюда на ужин. Я столько всего наготовила.

Я не выразила восторга.

— Кто все?

— Все: увидишь, это сюрприз.

Первыми приехали отец, мать, мои девочки и Пьетро. Деде и Эльза получили еще подарков, на сей раз от Элизы, которая очень им обрадовалась («Деде, дорогая, поцелуй меня сильно-сильно, вот сюда; Эльза, какая ты миленькая, какая кругленькая, иди к тете, ты знаешь, что нас зовут одинаково?»). Мать тут же скрылась на кухне, опустив взгляд и не глядя на меня. Пьетро пытался отвести меня в сторону, чтобы сказать что-то важное. Ничего не вышло: отец утащил его с собой, усадил на диван перед телевизором и включил звук на полную громкость.

Вскоре появились Джильола с детьми — двумя несносными мальчишками, которые сразу нашли общий язык с Деде; Эльза стеснялась и жалась ко мне. Джильола была только что от парикмахера, цокала высоченными каблуками, сверкала золотом в ушах, на шее, на руках. Блестящее зеленое платье с огромным вырезом было ей впритык, толстый слой косметики уже начал шелушиться. Разговор со мной она начала без всяких предисловий, с открытого сарказма:

— А вот и мы, пришли чествовать вас, профессора. Как ты, Лену, все хорошо? А это и есть университетский гений? Ух ты, какая шикарная шевелюра у твоего мужа!

Пьетро освободился от руки отца, лежавшей на его плече, вскочил с места, смущенно улыбнулся и не сдержался — опустил взгляд на огромную грудь Джильолы. Она заметила это и явно обрадовалась.

— Спокойно, спокойно, не беспокойтесь, — сказала она. — У нас тут никто не встает поздороваться с синьорой.

Отец потянул моего мужа назад к себе, испугавшись, что его уведут, и заговорил с ним, несмотря на то, что телевизор работал очень громко. Я спросила Джильолу, как у нее дела, взглядом и интонацией стараясь сообщить, что не забыла ее откровений и что я рядом. Это ей явно не понравилось.

— Послушай, милая, у меня все хорошо, у тебя все хорошо, у всех все хорошо. Но если бы мой муж не заставил меня явиться сюда и страдать тут всякой фигней, дома мне было бы еще лучше. Просто чтобы ты понимала.

Я не успела ответить, в дверь позвонили. Сестра, легко, будто ее несло ветром, побежала открывать. «Как я рада вас видеть, — воскликнула она. — Проходите, мама, располагайтесь». Затем она вошла в комнату, таща за руку будущую свекровь, Мануэлу Солару, нарядную, с искусственным цветком в ярко-рыжих крашеных волосах, с прозрачными больными глазами в окружении больших синяков. Она показалась мне еще более тощей, чем в момент последней нашей встречи, — кожа да кости. За ней показался Микеле Солара — хорошо одетый, гладко выбритый, с обычной своей холодной силой во взгляде и спокойных жестах. Мгновение спустя в комнату вошел человек, которого я узнала с трудом. Все его тело казалось огромным: высокий, длинные толстые ноги, необъятные плечи, грудь и живот, казалось выточенные из какого-то тяжелого и очень плотного материала, массивная голова с широким лбом, длинные темные волосы, зачесанные назад, блестящая, отдающая в антрацитовую черноту, борода. Это был Марчелло — я догадалась по Элизе, которая смотрела на него как на бога и в знак уважения и благодарности тянулась к нему губами, будто это было ее подношение. Он наклонился, легко коснулся ее губ своими, пока отец поднимался с дивана, таща за собой смущенного Пьетро, а мать, хромая, ковыляла с кухни. Я поняла, что появление синьоры Солары считали событием исключительным, чем-то, чем стоит гордиться. Элиза в восторге шепнула мне: «Сегодня моей свекрови исполняется шестьдесят». — «Ах», — произнесла я, поразившись тем временем тому, что Марчелло, едва вошел в комнату, сразу же обратился непосредственно к моему мужу, будто они были знакомы. Он улыбнулся ему своей белоснежной улыбкой: «Все в порядке, профессор?» Что в порядке? Пьетро тоже неуверенно улыбнулся в ответ, а потом посмотрел в мою сторону, печально качнул головой, как бы говоря тем самым: «Что смог, сделал». Я хотела, чтобы он объяснил мне, что происходит, но Марчелло уже вел к нему знакомиться Мануэлу: «Иди сюда, мама, это профессор, муж Ленуччи, присаживайся здесь, рядом с ним». Пьетро слегка поклонился, я тоже почувствовала, что обязана поздороваться с синьорой Соларой. «Какая ты красавица, Лену, красавица, как сестра, — сказала она, а затем спросила с некоторой тревогой: — Кажется, тут жарковато, не находишь?» Я не ответила: Деде расхныкалась и звала меня. Джильола — единственная из присутствующих, кто демонстративно не уделял никакого внимания Мануэле, — грубо заорала на диалекте на своих сыновей, ударивших мою дочь. Я заметила, что Микеле молча изучает меня, не сказав даже «привет». Я сама громко поздоровалась с ним и пошла успокаивать Деде и Эльзу, которая, увидев, что сестре больно, тоже разревелась. «Я так рад видеть вас у себя, — сказал мне Марчелло. — Поверь, для меня это большая честь!» Потом он повернулся к Элизе, будто говорить непосредственно со мной было выше его сил: «Расскажи сестре, как я рад ее видеть, а то я так взволнован!» Я пробормотала что-то, чтобы успокоить его, но в этот момент вновь раздался звонок в дверь.