— Угадай, кого мы встретили в Дюссельдорфе?

— Не знаю, Элиза, — недовольно проворчала я, — сама скажи.

— Антонио!

— Да ну?

— Он просил передать тебе привет.

— У него все хорошо?

— Да, отлично. Он передал тебе подарок.

Так вот что она хотела мне передать — подарок Антонио. Она побежала за ним. Марчелло смотрел на меня улыбаясь.

— Кто такой Антонио? — спросил Пьетро.

— Наш сотрудник, — ответил Марчелло.

— Жених вашей жены, — засмеялся Микеле. — Времена меняются, профессор. Сегодня девушки ни в чем не уступают парням, да еще и хвастаются этим. Вот у вас сколько было женщин?

— Ни одной. Я любил и люблю только свою жену, — серьезно ответил он.

— Не верю! — воскликнул Микеле, развеселившись. — Хотите, скажу на ушко, сколько женщин было у меня?

Он встал — Джильола с отвращением проводила его взглядом, — подошел к моему мужу и шепнул ему что-то.

— Невероятно! — воскликнул Пьетро с легкой иронией. Оба рассмеялись.

Тем временем вернулась Элиза и вручила мне бумажный сверток.

— Открывай.

— А ты знаешь, что там? — спросила я в растерянности.

— Мы оба знаем, — сказал Марчелло, — но надеемся, что ты не знаешь.

Я разворачивала пакет и чувствовала, что все взгляды за столом направлены на меня. Особенно пристально смотрела на меня Лила, как будто ждала, что из пакета выползет змея. Когда стало ясно, что Антонио, сын сумасшедшей Мелины, малограмотный наемник Солара, прислал мне в подарок не что-то милое, трогательное, напоминающее о былом, а всего лишь книгу, — все, казалось, были разочарованы. Но потом они заметили, как я изменилась в лице, как рассматриваю обложку, не в силах скрыть свою радость. Это была не просто книга. Это была моя книга. Немецкий перевод моей повести, вышедший спустя шесть лет после публикации в Италии. Впервые в жизни я наблюдала подобное зрелище — а для меня это было настоящее зрелище: как мои слова пляшут перед мной, написанные на другом языке.

— Ты что, ничего не знала?

— Нет.

— Довольна?

— Еще бы! Очень довольна!

Сестра с гордостью объявила всем:

— Это та самая книга, которую написала Ленучча, только на немецком.

Мать тут же почувствовала себя отмщенной и зарумянилась от удовольствия:

— Конечно, она у нас знаменитость!

Джильола взяла у меня книгу, полистала и с восхищением сказала, что единственное, что она поняла, — это Элена Греко. Лила требовательно протянула руку за книгой. Я видела в ее глазах любопытство, желание потрогать, посмотреть, почитать незнакомые слова, вмещавшие меня и переносившие далеко-далеко. Она желала получить книгу немедленно — я поняла это по ее глазам, такое бывало с ней в детстве; я растрогалась. Но Джильола не собиралась выпускать добычу.

— Подожди, я еще сама не посмотрела. А ты что, еще и немецкий знаешь? — Лила отвела руку и отрицательно покачала головой, на что Джильола воскликнула: — Вот и нечего лезть! Мне, может, тоже интересно, чего там понаписала Ленучча.

В абсолютной тишине она с явным удовольствием вертела в руках книгу, листала страницы, медленно вглядывалась в строки. Затем наконец отдала мне книгу, нетрезвым голосом проговорив:

— Какая же ты молодец, Лену! Поздравляю тебя: и с книгой, и с мужем, и с дочками. Кто-то думал, что тебя только мы знаем, а оказалось, тебя знают даже немцы. Ты заслужила все, что у тебя есть, заслужила своим трудом, никому не делала зла, не морочила головы чужим мужьям. Ну, спасибо, нам пора, до свиданья.

Она с тяжким вздохом поднялась: от вина она стала еще грузнее. «А ну пошли!» — крикнула она детям. Мальчики не хотели уходить, старший выругался на диалекте, мать дала ему пощечину и силой потащила к выходу. Микеле с улыбкой на лице покачал головой и проворчал: «И зачем я только женился на этой идиотке, вечно портит мне все удовольствие. Подожди, Джильо, куда ты? — сказал он ей. — Сначала десерт от твоего отца, а потом пойдем». Дети, воодушевленные словами отца, тут же вырвались от матери и вернулись за стол. Но Джильола продолжала двигаться к выходу, ворча раздраженно: «Ну и оставайтесь, а я пошла, мне нехорошо». И тут раздался вопль Микеле: «А ну вернись и сядь на место!» Она замерла, как будто от этого крика ей парализовало ноги. Элиза подбежала к ней: «Пойдем, поможешь мне принести торт» — взяла ее за руку и утащила на кухню. Я взглядом постаралась успокоить Деде, испуганную воплем Микеле, а затем протянула книгу Лиле: «Хочешь посмотреть?» Она отрицательно помотала головой, изобразив на лице пренебрежительную гримасу.

«Н — да, и куда мы попали?» — с веселым возмущением спросил меня Пьетро, когда мы уложили девочек и закрылись в комнате, которую выделила нам Элиза. Ему хотелось вместе со мной посмеяться по поводу самых колоритных эпизодов этого вечера, но я не приняла его шутливого тона, и мы начали шепотом ругаться. Я была страшно зла — на него, на других, на саму себя. Из хаоса одолевавших меня чувств на поверхность всплыло одно: желание, чтобы Лила заболела и умерла. Это не была ненависть: я любила ее все больше и не могла ненавидеть. Но пустота, которая оставалась после того, как она в очередной раз уворачивалась от меня, была невыносима. «Как тебе только в голову пришло, — корила я Пьетро, — позволить им принести сюда наши чемоданы, заставить нас сюда переехать?» — «Я же не знал, что это за люди». — «Ну конечно, — шипела я, — ты же меня не слушаешь. Я никогда не скрывала, откуда я родом».

Говорили мы долго, он меня успокаивал, я негодовала. Сказала ему, что он слишком робок, что позволяет садиться себе на голову, что умеет возражать только людям своего круга, что я больше не доверяю ни ему, ни его матери. «Как это может быть, чтобы в издательстве ничего не знали? Книга вышла в Германии два года назад, а мне никто об этом не сообщил. На каких еще языках ее издали без моего ведома? Ну ничего, теперь-то я доберусь до правды» — и так далее в том же духе. Он во всем со мной соглашался и даже предложил утром вместе позвонить его матери и в издательство. Потом он с большой симпатией отозвался о том, что называл средой — той самой, в которой я родилась и выросла. Повторял, что моя мать очень умна и добра, нашел теплые слова для моего отца, Элизы, Джильолы и Энцо. Но мгновенно сменил тон, когда добрался до братьев Солара: этих отпетых негодяев, бандитов и отъявленных лжецов. Наконец он перешел к Лиле. «Она поразила меня больше всех», — тихо сказал он. «Я заметила, — фыркнула я, — ты же с ней весь вечер проговорил». На что Пьетро уверенно кивнул головой и неожиданно заявил, что Лила, на его взгляд, хуже их всех. Он сказал, что никакая она мне не подруга и что она меня ненавидит. Да, она очень умна и обворожительна, но свой ум она использует не во благо, а во зло; у нее злобная душа, способная сеять только раздор и ненависть к жизни, а потому ее очарование отталкивает: оно порабощает и служит разрушению. Вот так.