После смерти мужа Софья Андреевна много дней пролежала в постели, болела, страдала бессонницей и невралгией, у нее все валилось из рук. Мучили воспоминания. Прожив почти полвека вместе с Львом Николаевичем, став с ним единым целым, она не могла осознать, что там, на краю оврага лежит он, ее любимый человек. Она никак не могла свыкнуться с ужасным понятием — вдова. Чувство одиночества сделало дом неприютным, нежилым, без будущего. Теперь в свитом ею когда‑то с такой любовью гнезде было холодно и чуждо. Выручали только прежние слуги. Сыновья, которые были для Софьи Андреевны всегда своими, не то что дочь Саша, разъехались. Пока оставались только «Душа Петрович» Маковицкий да Юлия Ивановна Игумнова. Каждый день Софья Андреевна ходила на могилу мужа, разговаривала с ним, просила прощения, приносила цветы, чаще всего любимые им белые и розовые гиацинты, а еще примулы. Принимала сонные таблетки, потому что среди ночи будили мыши, говорила с сестрой милосердия, а потом писала письма Танееву с тихой надеждой на понимание. Софья Андреевна изливала ему всю свою боль и горе, рассказывала о нервной болезни из‑за нелюбви к Черткову, который разлучил ее с мужем, о своих страданиях.

Став вдовой, Софья Андреевна не забыла обид, которые ей причинил Чертков. Она приложила немало усилий, чтобы отдалить его от мужа. Как‑то она призналась Душану Петровичу Маковицкому в том, что «предпримет все, чтобы его выслали: будет собирать подписи дворян, дойдет до Столыпина, до царя». А уже спустя какое‑то время, после того как Чертков был все- таки вынужден покинуть яснополянскую среду, Маковицкий узнал дошедшее до Анны Константиновны, жены Черткова, мнение о том, что «высылку Черткова устроил Андрей Львович». Теперь, когда круг ее жизни почти замкнулся, Софья Андреевна горевала о своем одиночестве, о том, что не смогла побороть в себе чувства нелюбви к «злому, хитрому и глупому» Черткову, не смирилась с тем, что муж так пристрастно любил его. Она сожалела о том, что не позволяла Льву Николаевичу любить кого он захочет, а навязывала ему свою волю, затыкала уши, убегала, хлопала дверьми, когда слышала похвалы мужа и утверждения, что Чертков «самый близкий ему человек». А для нее он был не человеком, а просто дьяволом, с которым ее муж целовался. Конечно, это ее неприятие друга Льва Николаевича, как и борьба за монопольное владение авторским правом, уже потеряли свою остроту и актуальность, зато всякая неприятная болтовня вокруг ее имени продолжалась.

Теперь Софье Андреевне пришлось заниматься совсем другими проблемами, самой главной из которых стала продажа Ясной Поляны. Смерть мужа еще больше сблизила ее с сыновьями, которые относились к ней с особым вниманием. Порой разговоры с ними получались очень тяжелыми из‑за расстроенных денежных дел, которые чаще всего заканчивались вопросами о наследстве отца, о продаже Ясной Поляны, об оспаривании завещания. Софья Андреевна особенно запомнила рассказ Ильи об уходе Льва Николаевича, прокомментированный старым профессором Снегиревым с медицинской точки зрения. Так, профессор констатировал существование особой формы воспаления легких, когда в самом начале болезни происходит «ненормальное возбуждение мозга». Зараженный ядом инфекции подобного воспаления больной бежит из дома сам не зная куда. Лев Николаевич бежал из дома по такому же сценарию, сам не зная куда. Снегирев был убежден, что ее муж больным уехал из Ясной Поляны.

Встречи Софьи с сыновьями заканчивались их скорыми отъездами. Они приезжали в яснополянскую усадьбу только для того, чтобы обсудить денежные вопросы. Как‑то они нахлынули все разом и выпросили у нее 1500 рублей, собирали Илью в Америку, чтобы договориться о продаже Ясной Поляны. Она переживала из‑за этих грустных, противных и несочувственных ей проектов, из‑за намерения Андрея оспорить отцовское завещание. Софья Андреевна желала видеть усадьбу «в русских руках и всенародных».

Дом ветшал, зарастал парк, лес вырубался, хозяйство разваливалось. Конечно, без мужа Ясная Поляна потеряла смысл. Надежды на ее любимых сыновей, которых Софья Андреевна всегда и во всем поддерживала, таяли. Каждый из них был озабочен собственными семейными проблемами, им было не до нее. По сути, она была их донором, помогала деньгами то одному, то другому, выдавая то по две, то по три тысячи регулярно, а порой и больше. Душой она отдыхала только с Сережей.

Чтобы хоть как‑то помочь сыновьям, Софья Андреевна решила продать за 125 тысяч рублей хамовнический дом, который у нее выкупила Московская городская дума. Грустно было разорять свои гнезда, где все напоминало о когда‑то счастливой жизни. А еще она продала Сытину остаток книг собрания сочинений Л. Н. Толстого своего последнего издания. С этим изданием у нее было много сложностей и неприятностей. 12 февраля 1911 года Софья Андреевна получила телеграмму, уведомляющую ее о том, что все издание готово. Обрадовавшись этому известию, она стала торопиться с его продажей и отправилась на книжный склад, чтобы сделать кое — какие распоряжения, потом поехала в банк, чтобы уяснить счета, но вскоре узнала, что XVI, XIX и XX тома собрания сочинений арестованы. С утра 21 февраля уже началась продажа нового издания. Софья Андреевна уплатила 20 тысяч рублей за бумагу, более 15 тысяч отдала типографии, а потом полиция опечатала на складе целых три части. Она умоляла пристава не портить книг, когда будут накладывать печать, потом занялась газетными объявлениями о новом издании, но стала сомневаться, что кто‑то станет приобретать это собрание с отсутствующими томами.

Вскоре Софья Андреевна узнала, что виновником всего этого безобразия стал цензор Московского комитета по делам печати, который сделал доклад, на основе чего было возбуждено судебное преследование издателей за включение в него «преступных произведений», на которые и был наложен арест. Судебная палата постановила уничтожить XVI, XIX и XX тома 12–го издания за «богохуление» и за возбуждение враждебного отношения к правительству в этих томах. Софья Андреевна побывала в судебной палате и в Цензурном комитете, старалась разжалобить чиновников, чтобы добиться от них списка запрещенных произведений, а заодно и разрешения их перепечатать. Она добилась‑таки своего. 28 апреля на ее складе в присутствии представителей Цензурного комитета, полиции и представителя типографии произошло снятие печатей с конфискованных книг, а после этого они были перевезены в типографию с целью проведения там вырезки из них запрещенных статей. Слава богу, что все благополучно разрешилось, а то императрица, к которой Софья Андреевна обратилась до этого с просьбой принять ее, отказала в этом, объяснив, что графиня Толстая будто бы обманула Александра III, пообещав ему не продавать отдельно «Крейцерову сонату», а сама опубликовала ее отдельным изданием у подпольных издателей. 12 мая Софья Андреевна уже сдала в типографию весь материал для перепечатывания трех арестованных томов. Так завершилась ее издательская эпопея, стоившая ей многих сил и нервов в ее совсем немолодые годы, притом без какой‑либо поддержки с чьей‑либо стороны.

В ноябре 1911 года Софья Андреевна, как и планировала, получила деньги от Московской городской думы за продажу дома в Хамовниках. Она решила отдать детям 180 тысяч рублей, всем, кроме Саши. Та, по ее мнению, была и «так богата, и она одна». А сыновья постоянно жаловались на свои плохие дела. Илья, приехав однажды, напугал ее своим ужасным «застрелюсь». Андрей был очень «жалок своей нервной неустойчивостью». «Приезжали сыновья, — меланхолически констатировала она в ежедневнике в январе 1913 года, — Андрюша, еще нездоровый, и Илья, которому дала взаймы (якобы) 6000 рублей, и он повеселел сразу. Надолго ли?» Их постоянное безденежье вкупе с равнодушием к тому, что собиралось родителями всю жизнь, порой приводило Софью Андреевну в отчаяние. Однажды, когда вместе с Андреем она разбирала вещи в хамовническом доме и решала, что из них пока поместить на склад Ступина, что перевезти в Ясную Поляну, а что продать, ее охватила острая тоска: «Грустно, все разоряется, все приходит к концу, и, главное, прекрасная, прошлая жизнь умерла, а не продолжается в детях».