В сторону русских кораблей полетели и снаряды «Якумо», сбросившего скорость, убирая таким образом с визиров своих прицелов концевого купца, у борта которого вдруг взбухли два всплеска воды от русских снарядов, по целику направленных в «Якумо», но давших существенный недолет.

Третий снаряд пристрелочного полузалпа «Олега», а это именно он шел в кильватер «Богатырю», вломился в кормовой трюм «Цуруга-Мару», где взорвался и поджег тюки с шинелями и ящики с армейской зимней обувью. Это случилось в тот самый момент, когда первый десятидюймовый снаряд «Якумо» вздыбил огромный фонтан воды метрах в ста от форштевня «Богатыря». Так начался второй бой у Чемульпо. Или «русская рулетка в тумане», как, с легкой руки Кроуна, в нашем флоте неофициально зовется это сражение за конвой между четырьмя нашими бронепалубниками и таким же количеством броненосных крейсеров у японцев. Но с одним существенным добавлением у последних в виде быстроходного броненосца…

Прекрасное описание этого боестолкновения, сведшегося к нескольким попыткам русских крейсеров прорваться к транспортам с кормовых курсовых углов японского походного ордера, дано в книге адмирала Моласа «Русско-японская война: дневник начальника штаба ТОФ». В ходе этих не слишком настойчивых наскоков с нашей стороны Камимура смог довольно успешно силами своих пяти броненосных кораблей оборонять караван, полным ходом, не соблюдая строя, устремившийся ко входу в спасительную гавань. Спасительную до того момента, как первые три транспорта, а затем и еще два, подорвались на русских минах, выставленных за три часа до этого тремя крейсерами Грамматчикова перед самым входом на чемульпинский фарватер.

Русские командиры определенно сочли этот результат удовлетворительным. Поэтому в два часа пополудни силуэты их кораблей окончательно растаяли на горизонте, оставив Хикондзё Камимуру перед печальной необходимостью заняться спасением тех и того, что еще можно было спасти с трех затонувших пароходов: одного почти наполовину выгоревшего и двух полузатопленных, кое-как приткнувшихся к отмели у острова Идольми. Причем между его кораблями и этими несчастными располагалось минное поле…

Санкт-Петербург, 26 декабря 1908 года

– Прошу покорно, ваше императорское высочество, господа! Пойдемте, все уже готово, Василий Васильевич вас ожидает… – Директор музея быстро семенил впереди шести человек, проследовавших за ним, по высокой мраморной лестнице, застеленной темно-бордовой ковровой дорожкой. Здание Императорского музея живописи и изящных искусств было практически пусто, и под высокими сводами гуляло приглушенное эхо. В десять вечера посетителей, естественно, нет, да и персонал, с раннего утра готовивший завтрашнее мероприятие, был уже отпущен. Вокруг царил таинственный полумрак. Светильники были на две трети притушены, что всегда делалось после закрытия – живопись не любит слишком много света.

Первыми за директором поднимались изящная дама лет тридцати в строгом, но только подчеркивающем красоту и грацию фигуры вечернем платье, и ее улыбчивый спутник в темно-синем костюме с новомодным широким галстуком на ослепительно белой манишке. За ними, оживленно беседуя, следовали четверо военных. На погонах одного из двоих идущих впереди солидных адмиралов гордо «восседали» три орла, а у его собеседника поверх таких же птичек лежал императорский вензель…

В гардеробной тихо шушукались:

– Ну, конечно! Сама видела всех! Великая княгиня с Банщиковым, и с ними чуть не вся верхушка морского министерства… Да нет! Кроме генерал-адмирала и адмирала капитан первого ранга и четвертый с ними – тот вроде не моряк. Полковник по гвардии… А почему на нем мундир армейский вроде, а черный?

– Тебе, дурында старая, объяснить? Или сама догадаешься, кто такие парадки носит?

– Батюшки святы! Не догадалась… Секретного приказу, значит…

– Молчи громче, сорока бестолковая.

– Свят, свят, прости, Господи, грешницу… Ой, а Банщиков-то красавец какой!

– А у него в министерстве уродов нет, вон у Катерины ухажер каков!

– Да цыц вы! И сам ведь командующий всего флота тоже приехал.

– Сам Макаров? Генерал-адмирал который?

– Да. Это тот, что с палочкой и в перчатке. И адмирал Руднев, тот, что с ним рядом и без палочки… Да они оба с бородой! По трости хоть отличай, раз по погонам не способна…

Между тем гости, миновав несколько галерейных залов на втором этаже, приближались к цели своего визита:

– …И зал назван «Морская слава России». Вернее, не один зал, а два. К завтрашнему дню мы уже готовы совершенно, как вы отбудете, встанет охрана… Ну вот: почти пришли. Сейчас, сейчас все сами и увидите! А вот и Василий Васильевич нас встречает, – скороговоркой продолжал директор, проходя последний зал в анфиладе, заканчивающейся высоченной резной дубовой дверью.

Левая половина двери открылась, и легкий ветерок колыхнул полотнища двух огромных Андреевских флагов, висящих слева и справа от нее. Один из них был обожжен по краю и в нескольких местах пробит чем-то раскаленным, так как отверстия были с обгорелыми краями. Второй, с изображением Георгия Победоносца посредине, также был посечен, хотя огонь его и не коснулся. Лишь в верхней части просматривались какие-то бурые пятна…

Адмиралы, следовавшие позади, полушепотом обменялась короткими замечаниями:

– Слева «Варяг», Степан Осипович.

– Точно. Справа «Александр»…

Из открывшейся навстречу голосам гостей двери вырвался поток яркого света, в котором в коридор величественно выступил высокий, дородный человек в смокинге, коричневом бархатном жилете и с такой же окладистой бородой, как и у двух адмиралов.

– Ваше высочество, господа, я начал бояться, что уже и не приедете, а завтра ведь тут такой кавардак будет, что…

– Василий Васильевич, дорогой вы наш, ну не виноватая я, это вот им пеняйте, сама два часа ждала, когда они под шпицем свои счеты-пересчеты по программе этой закончат! Степан Осипович, винитесь перед Мастером. И вы, Всеволод Федорович, хватит за молодежь прятаться.

– Тоже мне молодежь, – хохотнул Макаров, обнимая старого друга, – ну, Василий Васильевич, давай, веди нас, дорогой. Теперь тебе ответ держать, ведь неслыханное дело, три года с лишком мариновал, хоть бы эскизик какой глянуть дал, набросочек, а вдруг ты нам все корабли… Ну, все, не томи, давай, показывай! Где он, твой «Шантунг»?

Окунувшись в яркий свет отражающихся в паркете хрустальных люстр, наполнивший высокий зал ощущением бесконечности огромного пространства, вошедшие остановились в полной тишине…

Левой стены у зала не было… Нет, она, конечно, была, просто девять десятых ее занимал океан… Вернее, огромное полотно картины, на котором среди красоты закатного великолепия Желтого моря, в вихрях вздыбленной снарядами воды, буром дыму и сполохах пламени от выстрелов и пожаров вел свой теперь уже вечный бой Флот Тихого океана…

Безвременье кончилось, когда Степан Осипович, выдохнув, негромко произнес: