Козел-Сочинитель из последних сил пытался сбросить кабельную сбрую.

– Проклятая, подлая приспешница дьявола!

– Зубы королевы Эрихниды сверкнули силиконом.

– Три-два…

Питекантроп вытащил штепсель из розетки.

Экран погас, и веб-сайт исчез, будто его и не было, что в каком-то смысле соответствовало истине, поскольку Козел-Сочинитель, Питекантроп и госпожа Хохлатка обнаружили себя посреди выжженной солнцем пустыни. Они были так потрясены, что не могли произнести ни слова.

* * *

Лыжный курорт в горах Нагано,

17 сентября

Эйдзи,

если ты пытался позвонить или написать мне после того, как я сбежала из клиники в Миядзаки, это было очень мило с твоей стороны, но я больше не могла там оставаться. Кюсю, как ни кинь, слишком близко к Якусиме, чтобы найти там успокоение. (Если не пытался, я ни минуты тебя не виню. На самом деле я и не ждала этого.) Возможно, я не совсем еще поправилась, но другие пациенты были так ужасны, что я решила снова попытать счастья в большом скверном мире. (По крайней мере, здесь можно есть ножом и вилкой.) Сожги мое последнее письмо. Пожалуйста, сожги. Я больше никогда ничего у тебя не попрошу. Единственное, чему меня научила доктор Судзуки, это что в нашей жизни есть рубеж, перейдя который мы уже не можем измениться. Мы такие, каковы есть, хорошо это или плохо, такими и останемся. Я не должна была рассказывать тебе про тот случай на лестнице. Ты наверняка меня ненавидишь. Я бы ненавидела. Иногда я правда ненавижу. Ненавижу себя, я хочу сказать. Не доверяй психоаналитикам, разным специалистам, главным врачам. Они во все суют свой нос и разбирают все по косточкам, не думая, как соединить снова. Сожги письмо. Такие письма не имеют права на существование. (Особенно на Якусиме.) Сожги.

Итак, сейчас я в Нагано. Если бы ты видел закаты в здешних горах! Отель, где я живу, стоит у подножия горы Хакуба, и в моем окне – эта гора. Чтобы описать ее, приходится каждый раз подбирать новые слова. Тебе обязательно нужно побывать в Нагано. В период Эдо[109]все миссионеры из столицы проводили здесь лето, спасаясь от жары. Я думаю, что именно миссионеров мы должны благодарить за то, что эти горы прозвали «японскими Альпами». Почему людям всегда нужно сравнивать свою страну с заграницей? (Например, Кагосима – японский Неаполь, у меня просто зубы скрипят всякий раз, как я это слышу.) Никто не знает, как местные жители называли эти горы, когда никто еще не ведал, что где-то есть Альпы и вообще Европа. (Неужели это расстраивает только меня?) Я живу бесплатно в маленьком отеле, который принадлежит человеку, которого я знаю давным-давно, еще со времен жизни в Токио, когда я оставила вас с Андзю на попечение бабушки. Он теперь важная персона в гостиничном бизнесе, вполне респектабельный человек, если не считать двух очень дорогих разводов, и я уверена, что он этого заслуживает. (Он успел измениться раньше, чем перешел тот рубеж, после которого все в жизни застывает, как бетон.) Он хочет, чтобы я помогла ему отыскать место для нового отеля, который собирается строить с нуля, но он еще не знает, сколько я пью, или убеждает себя в том, что сможет меня «спасти». Его любимые слова «проект» и «предприятие», что, кажется, значит одно и то же. В конце ноября выпадет снег (осталось всего шесть недель. Еще один год хвост показывает). Если к зиме лимит воспоминаний о добрых старых временах у нас с моим другом иссякнет, я, наверное, подамся туда, где тепло. (Старая китайская пословица: «Гости, как рыба, – через три дня начинают вонять».) Я слышала, что «зимовать» приятно в Монте-Карло. Я слышала, там даже можно встретить принца Чарльза Уэльского. Вчера ночью мне приснилась Андзю. Андзю и сибирский тигр, бегущий за мной по подземному переходу (я поняла, что сибирский, по белым полоскам), и та игра, в которой нужно спрятать в библиотеке костяное яйцо. Андзю не отпускает меня. Я отдала священнику целое состояние на заупокойные обряды, но что толку? Лучше бы я потратила эти деньги на французское вино. Ты мне никогда не снишься – по правде сказать, я не помню своих снов, кроме тех, что с Андзю. Почему так? Д-р Судзуки, похоже, считает… а, неважно. Просто сожги то письмо, пожалуйста.

* * *

Обитель сказок

Над сумраком зарослей папоротника носились летучие мыши. Козел-Сочинитель размышлял за старинным бюро, всматриваясь в замшелый лес, пока у него перед глазами не заплясали тени.

– Я заявляю, я клянусь, что…– начал Козел-Сочинитель.

Госпожа Хохлатка со щетками на лапках натирала подножку.

– Только не сквернословьте, как этот Вольный Крыс, у которого что ни слово, то помои, мой господин.

Козел-Сочинитель погладил авторучку Сэй Сёнагон.

– Клянусь, что в древесной душе этого леса… в недрах его… я различаю отрывки несказанно сказочной сказки…

Непонятно было, думает он вслух или говорит про себя.

– Почтенный дилижанс заехал в глубь этого леса, насколько позволила дорога, и стоит здесь уже целую неделю… невероятный случай… я уверен, он пытается этим что-то сказать…

Потянуло вечерней прохладой, и госпожа Хохлатка зябко поежилась.

– Фокстрот-пудинг на ужин, мой господин. Дайте-ка своим глазам роздыху и побудьте немного слепцом.

Она мечтала, чтобы ночью почтенный дилижанс сдвинулся наконец с места, но сильно в этом сомневалась.

На следующее утро Питекантроп раскапывал глубокие скрипучие угольные пласты в поисках бриллиантов. Приближался день рожденья госпожи Хохлатки, а несколько ночей назад по дороге мимо почтенного дилижанса пронесся кабриолет, из радиоприемника которого звучала песня о том, что бриллианты – лучшие друзья девушек. Госпожа Хохлатка не была, конечно, девушкой, но Питекантроп надеялся, что упоминание о дружбе послужит ему оправданием. По пути наш древний предок натыкался на всякие вкусности – гнезда земляных червей, трюфели, личинки, а также на прикольных троллей, кротов, гнилых гадюк и взбудораженных барсуков, снизу доносился гул очага Земли, рокочущего в одном ему ведомом ритме. На такой глубине часов не наблюдают, и Питекантроп потерял всякое чувство времени.

– Эй ты, деревенщина неуклюжая,– отыскал его невозможно далекий голос– Куда ты запропастился?

Госпожа Хохлатка! Питекантроп мощным гребком рванул наверх, преодолел взрыхленную землю и меньше чем через минуту вынырнул на поверхность. Госпожа Хохлатка бегала вокруг, как безголовый цыпленок, хлопала крыльями и размахивала какой-то запиской.

– Наконец-то! Роешься в грязи, когда у нас горе!

Питекантроп замычал.

– Наш Господин собрался и ушел! Я заметила, что вечером он был сам не свой, а утром я нашла у него на старинном бюро эту записку! – Она сунула ее под нос Питекантропу.