грустнее и тише, задумываясь об утреннем расставании. Бесси тоже успокоилась, а вскоре немудреной хитростью заставила Бенджамина сесть возле глубоко опечаленной матушки. Увидев сына рядом и завладев его рукой, старушка принялась гладить ладонь и бормотать давно забытые ласковые слова, с которыми обращалась к нему в раннем детстве. Материнские нежности быстро утомили Бенджамина. До тех пор, пока удавалось кокетничать и заигрывать с Бесси, он не скучал и не испытывал сонливости, но сейчас принялся громко зевать. Бесси захотелось дать кузену подзатыльник за неприличное поведение: вовсе незачем было так откровенно демонстрировать скуку. Матушка проявила больше терпения.

– Ты устал, мой мальчик! – проговорила Эстер, нежно положив руку сыну на плечо, но тот внезапно поднялся и заявил:

– Да, чертовски устал! Пожалуй, пойду спать.

Небрежно и торопливо поцеловав всех, даже Бесси, как будто действительно чертовски устал изображать влюбленного, Бенджамин ушел, предоставив родным возможность тоже подняться наверх.

Утром Бенджамин почти рассердился, увидев, что все поднялись пораньше, чтобы проводить его в путь, и ограничился весьма необычным прощанием:

– Ну, дорогие, когда увидимся в следующий раз, надеюсь, что лица у вас будут веселее, чем сегодня. С таким видом вполне можно отправляться на похороны, и уж точно ничего не стоит испугать человека настолько, чтобы тот сбежал из дому. По сравнению со вчерашним днем сегодня, Бесси, ты просто дурнушка.

Бенджамин уехал, а родные вернулись в дом и, не рассуждая об утрате, занялись обычными хозяйственными делами. Вести долгие разговоры было некогда, так как во время короткого визита юриста многое осталось незавершенным, и сейчас пришлось работать вдвойне. Тяжелая работа спасала в долгие грустные дни.

Поначалу нечастые письма Бенджамина состояли из восторженных рассказов об успехах. Пусть подробности процветания тонули в тумане, но сам факт процветания утверждался уверенно и убедительно. Затем письма стали короче, реже, да и тон изменился. Спустя примерно год после отъезда сына Найтен получил послание, которое немало его рассердило и глубоко озадачило. Что-то пошло не так. Что именно, Бенджамин не сообщал, но в заключение не просто просил, а почти требовал, прислать остаток отцовских сбережений – будь то в чулке или в банке. Надо сказать, что год этот выдался нелегким: среди коров распространилась эпидемия, и Найтен пострадал ничуть не меньше, чем соседи. Соответственно, когда он решил восполнить потерю, цена животных оказалась значительно выше, чем в былые времена. Оставленные Бенджамином в чулке пятнадцать фунтов сократились до трех с небольшим, и теперь он так бесцеремонно их требовал! Прежде чем поделиться содержанием письма (в тот день Бесси и Эстер отправились на рынок в повозке соседа), Найтен взял перо, чернила, бумагу и написал не слишком грамотный, однако ясный и четкий ответ: Бенджамин получил свою долю, а если не смог как следует распорядиться деньгами, тем хуже для него. Отцу больше нечего ему дать.

Ответ был написан, запечатан, адресован и отдан совершившему круг и возвращавшемуся в Хайминстер сельскому почтальону еще до того, как Эстер и Бесси вернулись с рынка. Приятный день был наполнен встречами, разговорами и местными сплетнями. Цены держались высокими, так что торговля прошла успешно. Выручка оказалась добротной, настроение хорошим, усталость терпимой, а мелкие новости разнообразными и многочисленными. Женщины не сразу заметили, что их рассказы не увлекают остававшегося дома слушателя, но поняв, что причина дурного настроения главы семейства кроется вовсе не в хозяйственных неурядицах, потребовали немедленно рассказать, что случилось. Гнев Найтена не остыл, напротив – от постоянных раздумий лишь усилился и вылился в решительных, конкретных выражениях. Так что, прежде чем история достигла завершения, обе женщины если не рассердились, то расстроились ничуть не меньше хозяина. Прошло немало дней, пока чувства смягчились, потускнели и стерлись. Бесси успокоилась первой, потому что постоянная занятость стала естественной отдушиной. Работа послужила заменой множества резких слов, которые хотелось произнести, когда в последний приезд кузен чем-то обижал и расстраивал. С другой стороны, Бесси с трудом верила, что Бенджамин мог написать отцу такое письмо, если только действительно не сложились отчаянные обстоятельства. Вот только как деньги могли потребоваться так скоро после полученной огромной суммы? Бесси достала все свои сбережения: сохраненные с детства маленькие подарочки из монеток в шесть пенсов, несколько шиллингов и выручку за яйца от двух куриц, считавшихся ее собственными, – пересчитала, сложила и получила немногим больше двух фунтов – точнее говоря, два фунта пять шиллингов семь пенсов. Оставив себе один пенс в качестве основы нового накопления, она аккуратно упаковала остальные деньги и отправила по лондонскому адресу Бенджамина с таким письменным сопровождением:

«От доброжелательницы.

Дорогой Бенджамин! Дядя потерял двух коров и крупную сумму. Он очень рассержен и еще больше огорчен, поэтому в настоящее время больше ничего нет. Надеюсь, что посылка найдет тебя таким же здоровым и благополучным, какими покидает нас. Помним и любим. Возврата не требуется.

Твоя преданная кузина Элизабет Роуз».

Отослав сверток положенным образом, Бесси снова запела во время работы. Ответа она не ждала, и больше того: до такой степени доверяла курьеру (который отвозил посылки в Йорк, откуда те отправлялись в Лондон почтовой каретой), что не сомневалась: если вдруг почтальон, карета или лошади вызовут вопросы, то он сам поедет в Лондон, – поэтому ее нисколько не волновало отсутствие сообщения о получении денег.

«Передать что-то знакомому человеку, – сказала она себе, – совсем не то, что сунуть что-то в щель ящика, который никогда не видела изнутри. И все же письма каким-то образом доходят». (Надо заметить, что вскоре эта вера в непогрешимость почты потерпела крах.) И все же в глубине души Бесси мечтала о благодарности Бенджамина и хотя бы нескольких словах любви, которых так давно не слышала. Больше того, она даже думала – когда день за днем, неделя за неделей проходили без единой строчки, – что, возможно, кузен поспешно завершает дела в шумном утомительном Лондоне, чтобы приехать в Наб-Энд и поблагодарить лично.

И вот однажды, когда тетушка наверху проверяла летние сыры, а дядюшка трудился в поле, почтальон принес в кухню письмо. Даже сейчас сельский почтальон не слишком ограничен во времени, а в те дни писем приходило мало. Из Хайминстера в тот район, где располагалась ферма, корреспонденцию присылали раз в неделю, и по такому случаю почтальон утром лично доставлял каждое письмо адресату. Вот и сейчас, присев на край буфета, он принялся рыться в большой сумке и пробормотал:

– В этот раз Найтену пришло что-то странное. Боюсь, новости не обрадуют, поскольку здесь сверху стоит штамп «Отдел недоставленных писем».

– Спаси нас Господь! – воскликнула