И он снова приводит подробности допроса Самира и вопросы, которые он ему задал. Это все мы уже слышали.

– И что заявляет обвинение по поводу результатов параллельного расследования, говорящих в пользу версии моей подзащитной? Что это расследование было проведено некомпетентными людьми при сомнительных обстоятельствах.

Сандер смотрит в бумаги и качает головой. Достает бумагу и зачитывает вслух.

Это слова людей, которые принимали участие в реконструкции событий. Он также приводит факты об их образовании и роде деятельности, методах исследования, которые они использовали, сыплет терминами. Я почти засыпаю от скуки.

Он продолжает бубнить еще долгое время. Мне не хватает кислорода. Я разворачиваю скомканную салфетку, потом снова комкаю. Мне хочется встать, подбежать к судье, крикнуть: «Слышите, что он говорит? Он говорит правду!» Это осознание как удар в живот. Я не готова к этой правде, но мне хочется верить Сандеру, хочется верить, что это правда, что я невиновна, что у меня есть будущее. Я хочу, чтобы он был прав. Вы, наверно, даже не запомните, какой вердикт вынес суд и за что меня осудили. Через пару лет будете обсуждать меня на вечеринках и говорить «неужели» или «не в этом ее обвиняли» и «странно – ты уверен? Я думаю, она…». Правда останется только в материалах суда в холодном судебном архиве.

Вам придется искать информацию в интернете, чтобы узнать, что сегодня произошло. Вы будете говорить, что вердикт был справедливый, или что полиция сработала плохо, или «она это заслужила», чтобы создать видимость, что вы в курсе дела.

Какую бы версию вы ни выбрали, вы запомните меня убийцей. Но мне плевать на вас и ваше мнение. Я только хочу выбраться отсюда, я хочу, чтобы суд поверил Сандеру.

Меня охватывает усталость. Мне кажется, что я сейчас сползу со стула. Но я стараюсь держать себя в руках. Я не хочу быть здесь, мне нужно на воздух, но я приказываю себе сидеть прямо.

У моей бабушки было кресло-качалка. Она качалась в нем взад-вперед, когда шила или читала. Кресло все еще стоит дома у бабушки. Мне хочется снова в нем покачаться. Хочется, чтобы дедушка шептал мне на ухо: «У тебя вся жизнь впереди», а я буду кивать, чтобы сделать ему приятно. Все в твоих руках. Я хочу сделать кому-нибудь приятно. Все в моих руках.

Я не хочу думать о том, что бывает, когда дверь открыта и вдруг подует ветер и дверь с грохотом захлопывается. Я хочу думать, что мне восемнадцать лет, я хочу быть диснеевской принцессой с тонким голоском. Я буду слушать то, что подсказывает мне сердце, и стремиться стать счастливой. И никто не подумает, что я на самом деле мачеха Белоснежки с черным сердцем, сеющая смерть. Я хочу получить образование, получить работу в офисе на двадцать девятом этаже, хочу чувствовать твердую почву под ногами, а не бездонную пропасть, в которую я падаю. Я хочу скрыться там, где мне больше не придется думать о том, как люди наваливаются на меня всей массой и погребают под своими телами. Слушайте Сандера, судьи и журналисты. Слушайте и соглашайтесь. Оставьте меня в покое.

Поправив очки на переносице, Сандер смотрит на председателя суда. Сейчас, думаю я. Сейчас он скажет что-то, что заставит всех поверить, заставит отпустить меня. Но он молчит.

– Обвинение не предоставило достаточно доказательств виновности моего клиента, – завершает он свое выступление.

И больше ничего не говорит. Говорит судья. А потом все заканчивается. Конец.

Третья неделя судебного процесса, последний день

Нам выделили новую комнату для ожидания. Я сижу на пластиковом стуле с углублением в сиденье, отчего ягодицы уже онемели, хотя мы тут сравнительно недолго.

В руках я держу стаканчик с отвратительным кофе. Его могли бы спасти молоко и сахар, но не помню, чтобы мне их предлагали.

Я думала, меня отвезут обратно в изолятор. Все так думали. Машина даже приехала. Но судья поменял планы. Пробормотав стандартное «прения закончены… теперь суд удаляется для принятия решения, которое мы сообщим позже», он повернулся к Сандеру, кивнул обвинителю, и сказал: «Можете подождать здесь. Мы вызовем вас, когда закончим обсуждение».

Публика заволновалась, удивленная неожиданным решением. Все стали поворачиваться друг к другу и переговариваться, гадая, что за этим стоит. Я повернулась к Сандеру с вопросом «что это значит?» во взгляде. Мама повернулась к папе. Что это означает? Но ответа ни у кого не было, никто ничего не знал, и я подумала, что, наверно, эта процедура бывает только в случае простейших вердиктов, когда преступника сразу отправляют в тюрьму, потому что в их виновности нет никаких сомнений.

Слишком быстро. Я не хочу.

Мы встали и вышли.

Все кончено. Все.

Мне казалось, что меня сейчас стошнит. Прямо там. Но мне каким-то чудом удалось унять тошноту, присесть на стул и, судя по всему, согласиться на кофе.

Сандер не стал садиться. Блин где-то снаружи, отбивается от журналистов. Фердинанд нервно пишет что-то в телефоне, не знаю что, не знаю кому.

Сандер явно нервничает, не слышит, когда к нему обращаются. Я никогда не видела его таким нервным.

Он пытается налить кофе в пластиковый стаканчик, но стаканчик выскальзывает у него из рук, и кофе разливается по столу. Сандер матерится вслух. Что за черт!

Я впервые слышу, как он ругается.

Мы ждем час. Ничего. По прошествии часа Сандер наконец присаживается. Что-то читает в телефоне. Фердинанд смотрит на меня, предлагает коробочку со снюсом, я качаю головой, и она достает жевательную резинку с никотином, я беру четыре пластинки, сую в рот и начинаю жевать.

Еще двадцать минут.

Сколько еще нам ждать?

Мы ждем еще минут двадцать.

– Сколько еще? – спрашиваю я. Никто не отвечает. Я повторяю вопрос: «Долго еще ждать?». Я похожа на капризного ребенка, ноющего: «Когда мы приедем?»

– Мы не знаем, – отвечает наконец Сандер, не отрываясь от телефона. Он что-то читает. Как он может читать в такой момент? Что он читает? Мы ждем уже два часа и одиннадцать минут.

Затем раздается треск в динамиках. Называют наш процесс.

Сандер встает, кладет руку мне на спину, словно хочет подтолкнуть вперед. Это так ведут на казнь? С мешком на голове? Куда мы идем? Уже близко?

Мы подходим к нашим местам. Судьи уже за столом. Лена Перссон отодвинула стул назад и сидит, тесно сжав коленки и поставив ступни параллельно. Сцепленные руки на коленях. Председатель суда берет слово, и у меня в ушах начинает шуметь. Я не могу разобрать слов, не понимаю их значения, смотрю на Сандера, пока председатель суда говорит.

– Письменный вердикт будет готов позже, там будут подробно изложены основания принятого решения.

Что это означает? Что он говорит?

Папа втягивает в себя воздух. Кажется, что ему физически больно, как от удара в живот. На мгновение мне кажется, что он сейчас придет в ярость и начнет кричать, как когда он выходит из себя, но потом я слышу, что он плачет. Он плачет и плачет, и мама его успокаивает, но в ее голосе тоже слышны рыдания, и тогда я сама начинаю плакать.