Григорий точно знал, где нужно искать пацанов. Если бы Митяй был в порядке, то первым делом стоило пробираться к Гремучему ручью, но с Митяем что-то стряслось, и теперь им нужно где-то отсидеться. А отсиживаться лучше в схроне. Нет в лощине более безопасного и неприметного места.

Вот только схрон оказался пуст. Печка еще теплая, значит покинули свое убежище пацаны недавно. А перед тем, как покинуть, нашли сундук с припасами и припасами этими воспользовались. Хорошо, что воспользовались. Хоть не на пустое брюхо ушли.

Почему ушли на ночь глядя? Почему не решили отсидеться в схроне до утра, а потом уже по свету двинуться в путь? Может не смогли бы дотянуть до утра? Вдруг Митяй так плох, что утра бы не дождался?

Григорий сел на топчан, закрыл глаза, пригладил ладонью одеяло. Ему показалось, что оно до сих пот хранит тепло Митяева тела. Не было никакого тепла, это просто ему так хотелось. Жаль, что одними хотелками ничего не решить и не исправить. Нужно снова отправляться на поиски. Далеко они уйти вряд ли могли, принимая во внимание состояние Митяя. Что же с ним опять случилось? Невезучий какой-то у него сын, не перепало ему отцовского фарта…

Выйдя из землянки, Григорий первым делом принялся изучать землю вокруг. Следа было два, получается, что Митяй шел своими ногами. На душе полегчало. Не сильно, но все же.

Шли пацаны безо всякой осторожности, оставляли за собой след, видимый не только Зверобою, но и любому более-менее наблюдательному охотнику. Вот мох примят, вот ветки на кусте сломаны. Спешили, видать. Ну и он поспешит. Двигается он теперь быстро, в тумане видит лучше себя прежнего, усталости не чувствует, раны зажили и почти не беспокоят. Самое время прогуляться по Гремучей лощине. Вот она уже и запела приветственно. Раньше этот звук Григория если и не нервировал, то раздражал. А сейчас ничего, даже нравится. Словно огромная кошка поблизости мурлычит.

Так он и шел по недавно оставленному следу, под ноги себе почти не смотрел, все больше прислушивался. Потому что в сгустившемся тумане слуху он сейчас доверял больше, чем зрению. Вот и услышал… Сначала тихий плач, а потом громкий крик. Как услышал, так и побежал, не разбирая дороги. Сколько бежал, столько и боялся, что не успеет.

Успел. Прибежал в самый разгар веселья.

Пацаны стояли спина к спине. И хотел бы порадоваться, что сдружились наконец, да не мог. Пацанов окружали со всех сторон упыри. Это теперь упыри, а когда-то их с Митяем односельчане, те самые, которых он спас из огня. Он спас, а вот что получилось… Из огня да в полымя получилось.

Насчитал он восемь человек. Или уже не человек? Тут уж как посмотреть. Если останется время на смотрины. Пока по всему видать нет времени ни у пацанов, ни у него.

Кольцо из упырей сжималось медленно, но неуклонно. У пацанов из оружия только автоматы и осиновые колья. С автоматами, наверное, можно было попробовать упырей одолеть. Если стрелять в башку, и чтобы не одну пулю, а с десяток. Или не одолеть, то хотя бы остановить на первое время. Вот его же, Гриню, пули остановили. И не на первое время, а надолго. Почему же не стреляют? Не потому ли, что боятся привлечь к себе еще большее внимания? А чьего внимания – вот вопрос!

Нет, есть еще один важный вопрос. Откуда упыри, если и Ирма, и фон Клейст мертвы? Кто их сотворил?

Думать и размышлять было некогда, нужно было двигаться. Из оружия у него самого только осиновый кол. И так уж случилось, что ни одного упыря он в своей человеческой жизни так и не убил. В человеческой не убил, а в не-человеческой придется. Главное – в глаза им не смотреть. И не потому, что страшно, что заморочить они его смогут. Нет, его не заморочат! Другое страшно – это ж не фрицы, это ж все свои. Односельчане… Соседи…

За спиной кто-то заурчал. И когда успели с тыла обойти?! Григорий резко обернулся и встретился-таки лицом к лицу с Семеном Колченогим. Колченогий – это не фамилия, а прозвище. Раньше, еще при жизни, был Семен мужиком хромым и вредным, Зоську, бывало, в отсутствие Григория обижал, дурными словами обзывал. Ему и при жизни хотелось морду набить. Но одно дело – морду набить и совсем другое – убить. Потому, наверное, Григорий и помедлил. Потому, что он не убийца, хоть уже и не человек.

Наверное, спасло его то, что он не-человек, реакция упыриная спасла. Ну, и еще что-то странное. Колченогий рванул к нему, как пес с цепи, но вдруг так и замер с раззявленной пастью. Почему замер, Григорий разбираться не стал. Кол вошел аккурат между пуговицами Семенова тулупа, сначала с тихим хрустом, потом с таким же тихим чавканьем. Черные глаза Колченогого начали белеть, а из глотки вырвались булькающие звуки, словно бы он что-то пил прямо в этот предсмертный момент. Григорий вздохнул, выдернул кол, вытирать от черной упыриной крови не стал. А смысл вытирать, если тут такое впереди?

Дальше он шел, не глядя ни на лица, ни на глаза, не вспоминая и не запоминая имен. Упырям имена без надобности, а ему так легче. Григорий их даже не считал, хотя и стоило бы. Он молча и деловито прорубался к своим пацанам, пока пацаны его не заметили.

– Батя… – сказал Митяй еле слышно. На большее у его сына не хватило сил. Зато Григорию хватило и времени, и зоркости, чтобы понять, что именно с ним стряслось. Эту мертвенную бледность он теперь не просто видел, он ее чувствовал. А вот раны на тощей сыновой шее как раз видел! До его Митяя добрался упырь! Нет, не один из вот этих голодных и безмозглых. Этим не дано себя контролировать, они не пьют кровь, они рвут свою жертву в клочья. Но есть тот, для кого кровь – это не просто жизнь, но еще и наслаждение. Фон Клейст!

Почему он решил, что фон Клейст мертв? Потому что ему об этом сказали ребята? Или потому, что не чувствовал то, о чем рассказывал ему Митяй? Ни связи, ни зова упыриного не чувствовал? Так ведь оборвалась связь! Фон Клейст своими собственными руками убил того, к кому тянулась ниточка от недобитого, но уже и не-живого Грини Куликова. Вот и нет больше ни связи, ни ниточки. Свободный он как ветер в поле. А мальчишка его несвободный, а мальчишка его, выходит, до сих пор на невидимой кровавой цепи.

Был бы Григорий обычным человеком, ослеп бы, наверное, от накатившей ярости. Но от того прежнего Грини Куликова мало что осталось, поэтому он не ослеп, он улыбнулся пацанам и ткнул локтем в подбрюшье того, кто подбирался сзади. Сначала ткнул локтем, а потом развернулся и ткнул колом. Подумалось, что и голыми руками смог бы разобраться, но пробовать не стал, вместо этого крикнул:

– Держись, пехота! Кавалерия прибыла!

Получилось, наверное, глупо, но зато воодушевляюще. А упырей все-таки нужно было считать. Откуда их столько?..

Дальше он раздумывать не стал, хотя и мог бы. Мысли теперь нисколько не отвлекали его от действий, рассудок оставался холодным и расчетливым. И этим своим холодным рассудком он услышал знакомый голос. Вернее, уже не голос, а крик…

Кричал Зверобой. От боли кричал и от отчаяния, потому что на шее у него голодным бульдогом болтался мелкий пацаненок. Нет, не пацаненок, а упырь, который когда-то этим пацаненком был. Сплоховал Васька Зверобой, гонялся за оборотнем, а помрет от упыря. Уже, считай, помер, потому что крови много, слишком много, чтобы выжить после такого. Потому что упыри не могут остановиться ни вовремя, ни вообще. И даже если он упыренка отдерет, то Ваське уже ничем помочь не сможет.