уж какой-то детской обиды. Что происходит вокруг, зачем он тут оказался – он не понимал, и это было написано на его лице. После я узнаю, что у него мать сельская учительница, она учил его видеть в людях светлые черты и верить в добродетель. Впрочем, всех нас этому учили и в семье, и в школе.

Привезли полный кузов девчонок, их морить не стали, пропустили вне очереди, сразу же построили и увели в ворота.

Лагеря бывают разных типов: чисто взросло-мужские, чисто малолетно-ребячьи, чисто взросло-женские и чисто малолетно-девчачьи. Но бывают и сборные, где содержатся и первые, и вторые, и третьи, и четвёртые. Делятся лишь бараками.

Этот лагерь, значит, сборный. В таких зонах, говорят, проще режим, и тем, кто в них попадает, считают знатоки, – сильно повезло. Мне, выходит, повезло.

Но так или не так, повезло или не повезло мне, обнаружится после.

Впрочем, забегу вперёд и скажу: в этом лагере за номером 78, расположенном к северо-западу от районного городка Бердска, мне, и верно, повезёт, потому что живым я выйду отсюда, и почти невредимым.

Термин «выйду» – не совсем точный в данном случае. Точнее будет, если сказать: «выведут». «Вывезут».

А ситуация будет состоять вот в чём? Однако про это после. А сперва по порядку, в последовательности происходящих событий.

В бараке, куда нас загнали, разбиты стёкла в окнах. Здесь было несколько теплее, чем в открытой степи. С потолка по углам свисали пучки крупных и мелких стеклянно-прозрачных сосуль. Нам было велено раздеться донага, одежду и все принесённые с собой вещи собрать и покидать ворохом в тележку на деревянных колёсах.

Оставшийся голый народ был выгнан на снег, где после короткой пробежки оказались мы в другом бараке. Здесь было сыро и также знобко, ледяные сосули держались по углам, на мокрых скамейках стояли пустые деревянные шайки, сопревшие с краёв.

Нетрудно было догадаться, что этапников привели в банный узел.

Меж голыми телами от скамейки к скамейке ходили парикмахеры, сытые бесцеремонные мужики, они ручными машинками снимали растительность с голов, бород, подмышек и лобков.

– Эй, ты! Валяй сюда! – кричал парикмахер на заросшего доходягу, представлявшего собой пособие для школьного урока по анатомии.

– Зачем тебя взяли-то? Ты бы и там сдох. На воле. А тебя сюда привезли. Ни воровать, ни работать.

– Гы-гы, – пытался угодливо смеяться несчастный доходяга, щерясь беззубым ртом.

– По какой статье?

– Одна у нашего брата статья… – отвечал мужичонка.

– Что, поди морковку на рынке спёр?

– Гы-гы.

– Баба хоть была?

– Да была.

– Вот, поди, рада, что освободилась от тебя.

– Гы-гы.

Я заметил, почти у всех доходяг рты без зубов. Блатяки в камерах имеют страсть вышибать доходягам зубы. И получается это у них до омерзения ловко, натренированно; короткий стремительный тычок кулака и вот уж едало пустое: из расквашенных губ выхаркнулись сгустком крови кусалки. А без кусалок-то какой ты жилец в звериной стае, только и остаётся угодливо гнуться да отвечать: «Гы-гы».

– Гы-гы.

Пока стрижка не кончилась, воду не давали. А как парикмахеры ушли, так и началась помывка.

Было объявлено, что воды по две шайки, не больше. По квадратику вонючего мыла выдали, которое с соприкосновением с мокротой тут же и разлезалось в ладони.

Толстый одноглазый банщик, подпоясанный по голому брюху махровым полотенцем, походил на медведя, и, будучи железно уверенным в своей необоримости, то и дело раздавал пинки. Даже перед урками он вёл себя независимо, однако давал им воду сверх определённой нормы и делал вид, что не замечает, как эти самые урки, выглядев малолеток посправнее, зазывали к себе в угол, отгороженный простынёю. Мне очень не хотелось, чтобы они, поганцы, заманили к себе моего нового товарища Мишу Савицкого. Перед занавешенным углом шестёрки всей оравой образовали плотный полукруг и громко стучали шайками, создавая защитный шумовой барьер.

Карантин длился две недели. Завтрак и обед дневальные приносили в барак в деревянных кадушках. Вставляли берёзовую палку в проушины кадушки и так несли. Мороженая картошка и мороженая капуста в чуть тёплом постном бульоне. Охотников закосить лишнюю порцию было достаточно. Расправа наступала незамедлительно. Процедура расправы не отличалась выдумкой, была традиционной: «закошенную» алюминиевую миску дневальный надевал на голову несчастного воришки и содержимое тщательно растиралось.

Миша Савицкий сперва вылавливал картошку, потом зелёные листки капусты, а тогда уж выпивал подсоленную жижу, при этом с лица его не сходило выражение глубокой брезгливости. Я же поступал наоборот: сначала жижу через край выпивал, а тогда уж щепочкой выгребал гущу. Ложек не давали. Иметь ложку – роскошь, блажь.

Карантин кончился. Повели колонной за зону на работу. Разговор один: какую теперь пайку гражданин начальник начислит и улучшится ли баланда. Работа состояла в том, чтобы перебирать стылые, капустные кочаны, хранившиеся буртами среди колхозного поля. Оледеневшие кочаны надо было высекать из приваленной снегом кучи лопатой или ломом. Освобождённый от ледяной корки кочан перекинь в сколоченный из соснового горбыльника коробок, приедет на лошади расконвоированный зэк и свезёт капусту в столовую поварам, которые приготовят обитателям зоны еду. Едоков, пожалуй, не одна тысяча, сколько же это надо кочанов! Поле колхозное, кочаны колхозные, а едоки зэки, невесть откуда родом и откуда согнанные.

Стылый кочан пронизан льдом так плотно, что подобен огромной булыжине, на ногу уронишь – от боли запрыгаешь. По ботанике в школе проходили, что этот растительный продукт родом из какой-то очень далёкой тёплой страны, кажется, из Индии, где никому не приходит в голову есть её – бананов и ананасов для того полно (на картинках доводилось видеть), – тем более мороженую. Скажи дикому индусу, чей интеллект на уровне обезьяны, живущей рядом с ним на дереве – расхохочется, живот надорвёт.

За краем поля опускается серое, дымчатое небо, туда уходят облака. Тоска охватывает, сжимает грудь, когда глядишь вдаль. Замечаю, все зэки стараются не глядеть на горизонт, борясь с чувством тоски, и оттого срывают друг на друге злое раздражение.

– Ты, падла вонючая, чего шарашишься под ногами? Ломиком вот поглажу!

– Я тебя вперёд ломиком! А потом схаваю. Вот будет обед всей бригаде!

– Зенки раскрой, кого тянешь, фраер колхозный!

– Всё! Всё, ты отжил! Ещё раз болтанёшь и записывайся в покойники.

Но до физического боя дело не доходит. У конвоиров на виду. И вообще мериться мускульной силой в бригаде желания особого нет ни у кого, а словесная перепалка нужна, очень нужна, и чем круче, тем полнее разряжает