«Илья, закрой меня». — «Что ты, как ето!» Тот не закрыл, он сам натянул, дак доска сама приросла. «Руби, Илья!» — «Меч мой не берет». — «Руби моим мечом!» — «Дак силы нет». — «Пей, у меня пена потечет».

Хлопнул Илья три раза: и поперек обруч стал, а вдоль обруч нарос. Илья заплакал: «Вот сам себя ты захоронил». Самый сильный богатырь всё по Святым горам ездил, мать-земля не носила.

Ездил Илья, наехал на погреб с золотом и серебром. «Куда мне с золотом и с серебром?» Взял и церковь поставил. Приехал к князю, у его гостьба. И Илью не признали, оборвался ездил-то. «Где мне место?» — «Да вон в запечьи, где скоморохи». Он как двинул — все железные-то стулья поломал. Князь говорит: «Ты это для чего? То для богатырей было изготовлено. Уходи!» Он ушел да с голями стал по маковкам стрелять. Что наделал-то! Князь похватился. Кого к Илье послать? Добрыню послал. Добрыня боится: «Смерть моя, спереди подойти — убьет! Как быть?» Подошел Добрыня сзади: «Брателко названый, не оскорбись, князь тебя не узнал, пойдем на пир». — «Ты пришел обходительной, а то я бы убил». Пошли.

Князь Владимир всё разгневался опять снова. Приказал его заточить во глубок погреб и засыпать песком, чтоб никто не заходил. Три года прошло, како ле войско пришло. У князя Владимира дочка была хорошая. Прокопала ход и носила пищу Илье. Стал князь тужить. Княгиня и говорит: «Пойдем, может Илья жив». — «Дура баба, волос долог — ум короток». Дочка тоже говорит: «Пойдем, папа, может жив Илья-то». А богатыри-то в то время уехали все, как Илью-то князь посадил, испугались, что и им то будет. Пришли, а он сидит и свечка горит. Князь в ноги пал. А он говорит: «За тебя не иду, за царицу не иду, а знаю, за кого иду».

Потом поехал к етому кресту, приехал, где церковь-то стоит, тут и умер.

(Окаменел, так говорят, а кто его знает? Говорят вот, в церкви лежит, а сапоги на ём розны делались, всё меняли. А в третей или четвертой год подметки подбили, дак не стал ходить-то).

75

[ДОБРЫНЯ НИКИТИЧ]

Добрыня-то ведь поляковать ездил, дак богатырь был. Добрынюшка Никитич у матери без отца рос. Тоже[87] Омелфой Тимофеевной звали. Он три года жил стольником у князя, три года жил ключником. Он просился на трое суток по Киеву гулять. Ходил, гулял, постреливал, в окно к Маринке-волшебнице стрелил и приятеля убил. Осердилась она, говорит: «Взамуж возьми». А он не взял. Она обернула его ослом.

У его тетки были дочери, в лес за ягодами ходили. Пришли, говорят: «Осел какой-то к нам пристал, трется и трется, плачет всё». Тетка-то догадалась, что то не осел, да и отговорила его.

Тогда поехал поляковать и Настасью Микулишну встретил. Она тоже воевала ездила. Тоже вот женился он, дак поехал на Пучай-реку купаться, а мать его не спускала. «Ты, — говорит, — можешь утонуть». (Это он холостой ездил, забыла ведь). Он поехал, плават: «Мама сказала, Почай-река сердитая, а она, как лужица».

Вдруг видит, змей летит. Он нырнул, а слуга его убежал и с платьем. Наг остался. Когда он вышел, клятву со змеем дал, чтоб не летать на Киев-град. Не успел Добрынюшка выкупаться, а змей уж Путятичну тащыт.

Собирает князь гостьбу, кто выручит Путятичну. Старший хоронится за младшего, а у младших ответу нет. Алеша Попович и говорит: «Я видел, на Пучай-реке Добрыня со змеем братался, он поедет».

Пошел Добрыня, заплакал. Мать и говорит ему: «Ладно, я тебе сплету плеточку из семи шолков, ты этой плеточкой помахивай. Как приедешь на горы Сорочинские, станут змеи бурушке ноги подтачивать, ты его постегивай. Он станет плясать, змей стряхивать». Поехал Добрынюшка на горы Сорочинские. Перескакивал конь Почай-реку. А Почай-река была на два поприща. Змеи ноги у коня подъедать стали. Конь стал прыгать, змей топтать. Долго ли, коротко ли ехал, всех детей притоптал. Змей летит торопится домой: «Ты зачем ко мне на съедение приехал?» — «А ты зачем ко мне в Киев летал?»

Стали биться-ратиться. Три головы отсек, стоит он в змеиной крови. Мать земля змеину кровь не принимает. Он стал плеткой хлестаться — кровь да мать сыру́ землю́: «Мать земля, чего не примашь кровь змеиную, я уж замерз» (видно, холодно было). Мать земля приняла кровь-от. Пошел в жилье, а княжна висит на стене, руки роспялены. Выпустил всех: «Идите, не тронет вас змей». Благодарили его.

Долго ли, коротко ли ехал, опять на заставу поехал. Он стоит на заставе три года: это чтобы богатырь не проскочил. А жена уже была взята. Они, бат, без свадьбы женились, как теперь, видно. Он ей, поезжая, сказал: «Жди меня три года, а тогда выходи замуж, только не за Алешу Поповича, он, собака, мне крестовой брат».

Она ждала три года, потом шесть лет ждала. Стали сватать. Она говорит: «Я двенадцать лет буду ждать». Тогда ее стали силком замуж брать.

А Добрыня поил коня в Рябинке-реке, конь воду не пьет, стал говорить ему: «Езжай в Киев, силком жену отдают Алеше Поповичу». Поехали. Он скачет через стену городовую. Коня бросил, пришел к матери: «Дай гусли». Мать не узнала: «Что ты, смеешься!» — «Я Добрыня». — «У Добрыни были тапочки шелковые да бриллиантами усажены, а ты оборванец, какой ты Добрыня?» — «Я воевал, приоборвался». Она посмотрела родинку: на груди у его была. Узнала, дала гусли.

Пришел он на пир, со скоморохами в запечье сел. Все пьют, едят, веселятся, а Настасья Микулишна слезы льет. Он в чару зелена́ вина кольцо спустил и говорит: «Дайте невесте поднести». Она пить стала, кольцо под губы подкатилось. Она говорит: «Не этот мой муж, а тот, что в запечье сидит».

Он вышел: «Здорово, Алеша Попович, оженился, а спать не с кем».

Пир-от рассыпался.

76

[ДЮК СТЕПАНОВИЧ]

Дюк-то Степанович ведь три года у матушки без отца рос, отца-то богатыри убили. Как стал он трех годов, стал коня искать. Он-то всё хочет в Киев-град ехать, а мать-то не пускат, коня не дават. А он всё коня искал, на которого руку наложит, так конь-то шататца, всё не выбрать коня-то.

А подрос до шести годов, дак пошел по городу искать коня, кто укажет. Идет, стоит старуха, он ее и спрашиват, где коня взять. «Конь в