Митрополит покинул Тырговиште и кружным путём отправился на юг. Останавливаясь в городах, совершал литургии и обращался к прихожанам с проповедью, но частенько требовалось помогать не только словом, а ещё и деньгами, ведь к владыке приходили рассказать свою горькую историю настоятели из разорённых обителей. Рассказчики сетовали, что государь Влад со своими воинами успевает не везде, а митрополит слушал и думал о том, что рясы, пропитавшиеся запахом гари, а также свежие ссадины и раны рассказывают всё вперёд самих погорельцев.

Митрополит знал о всех передвижениях турок едва ли не лучше, чем сам князь. Знал и об исходах мелких стычек и больших сражений, но всё равно твердил, что стремится быть подальше от военных дел.

– И крепость не захватил, и мне всё дело испортил! – продолжал сетовать Влад. – Скажи мне, владыка, почему Бог допустил, чтобы так всё случилось? Почему на меня сыплются неудачи одна за другой? Сначала Мехмед ускользнул. Теперь вот Штефан стал для меня всё равно что враг. А скоро я лишусь двух третей моего войска, потому что ополчение разойдётся по домам, ведь наступит август, и настанет пора собирать урожай.

– Насчёт войска я могу тебе помочь, сыне, – ободряюще улыбнулся митрополит. – Я могу произнести проповедь, как должно поступать христианам, и чтоб ополченцы больше думали не о хлебе насущном, а о защите православной веры. Конечно, послушают не все, но есть у меня уверенность, что войско твоё уменьшится не на две трети, а едва ли на треть.

– Благодарю, владыка, – вздохнул Влад, всё-таки усаживаясь в кресло напротив, – но эта проповедь сейчас ни к чему. Вот если б Матьяш был на подходе, тогда дело другое. Но Матьяша нет, поэтому не нужно просить людей оставаться в войске, когда можно потратить силы на сбор урожая. Чем бы ни закончилась эта война, я не хочу, чтобы после неё наступил голод.

– Тогда что же я могу сделать для тебя, сыне? – не понимал митрополит.

– Помоги советом, – повторил Влад, как уже просил в начале разговора. – Скажи мне, почему Бог перестал помогать мне.

– А ты просил Его о помощи?

– Просил.

Пока длился разговор, на улице совсем стемнело. Митрополит встал и вышел из комнаты на внешнюю галерею, жестом предлагая гостю сделать то же.

Темень не принесла с собой прохладу. Сад в митрополичьих палатах казался безжизненным – ни шороха птичьих крыл, ни стрекотания насекомых, и даже ветерок не шелестел в ветвях. И всё же на галерее дышалось лучше, чем в комнате, где воздух сделался густым и тяжёлым.

– Думается мне, – произнёс митрополит, глядя в темноту, – что Господь посылает тебе испытание, потому что победить нечестивых магометан может лишь тот, кто истинно верует. А крепка ли твоя вера, сыне? Следуешь ли ты учению Христа в том, чтобы прощать врагов? Помнится, ты говорил мне, что обиды на семью Гуньяди у тебя больше нет, но теперь я опасаюсь, что прежняя обида снова завладевает твоим сердцем. Отчего ты не веришь, что Матьяш поможет тебе? Не оттого ли, что он из семьи Гуньяди? Вот Господь и указывает тебе путь. Он закрыл для тебя все окольные дороги и оставил только ту, что ведёт вперёд, к прощению. Помощь от Матьяша придёт, если у тебя хватит терпения её дождаться, и тогда не только в твоей земле, но и в твоём сердце наступит мир.

– Признаюсь, что терпение моё на исходе, владыка, – отвечал Влад, тоже глядя в темноту. – Я не могу спокойно смотреть, как турки разоряют мою землю, а Матьяшу как будто дела нет. Он, наверное, полагает, что я беспокоюсь за свой трон?

– Терпи. Господь не посылает испытаний, которые человек не может вынести. Возможно, ждать придётся долго. Возможно, ты временно лишишься власти, однако снова обретёшь её с помощью Матьяша.

– Что ты говоришь, владыка? – удивился румынский государь. – Как ты можешь быть так спокоен? Ведь если я не буду государем, то и ты лишишься кафедры. Разве ты не слышал, что мой брат Раду привёз с собой некоего Иосифа, который может стать новым митрополитом вместо тебя?

– Всё в руках Божьих.

Государь повернул беседу в иное русло:

– Владыка, у меня к тебе ещё одно дело. Скоро я собираюсь отправить семьи моих жупанов в Фэгэраш. Я прошу, чтобы ты поехал с ними. Плохо будет, если тебя схватят турки.

– Всё в руках Божьих.

– Нельзя во всём полагаться на Бога. Надо и самому что-то делать.

– Сыне, пока что я полагался на Господа во всём, и это не принесло мне вреда.

– Владыка, так ты не поедешь в Фэгэраш?

– Нет. Я получил письмо от епископа из Бузэу. Он просит приехать, чтобы дать людям духовное утешение. Моя паства ждёт меня.

– Владыка, а как я буду без твоих наставлений? – спросил Влад.

– Научись терпению, и тогда Господь поможет тебе, и нечестивые будут разбиты. Другого наставления я тебе дать не могу.

После того как Джулиано объявил Утте, что больше не намерен ей потакать, казалось, что всё потеряно. «Теперь никакой награды от дочки трактирщика ты не получишь», – сказал себе флорентиец, и сразу стало как-то легче на душе, голова освободилась от пустых мыслей и мечтаний, сразу захотелось работать.

Оказалось, что вокруг тысяча вещей, которые можно было бы изобразить, поэтому теперь ученик придворного живописца не ходил в поисках вдохновения далеко за город. Зачем куда-то ходить, когда не успеваешь рисовать даже то, что находится под боком? В папке появилось множество рисунков углём. Джулиано изображал всё, что видел, – мальчишку-сорванца, согласившегося полчаса посидеть неподвижно, изгородь, увитую диким виноградом, на котором уже появились первые листочки, лохматую цепную собаку, закатное солнце в облаках и даже свой собственный ужин, состоявший из куска сыра, пары больших ломтей хлеба и стакана вина.

Сидя за столом в зале гостиницы и положив папку прямо на стол, юноша торопливо водил грифельком по бумаге. Учитель одобрительно улыбался, а Джулиано, польщённый, даже не сразу заметил, как подошла Утта и зачем-то подлила в стакан ещё немного вина. Юный флорентиец видел носик глиняного кувшина, а затем красную струйку, и от этих лишних деталей композиции, которые вдруг почему-то появились в поле зрения, захотелось избавиться. Лишь тогда, когда взгляд упал на красивую белую руку, державшую кувшин, стало понятно, кто же наливает вино. Джулиано поднял глаза и прямо посмотрел на дочку трактирщика, но она уже повернулась спиной. Конечно, Утта и со спины была красива, но ученик придворного живописца тут же отмахнулся от этой мысли, потому что ему очень хотелось правильно передать тени на своём наброске, уже почти готовом.

На следующий день после обеда флорентиец опять увлечённо рисовал, но на этот раз источником вдохновения стал верхний замок Вышеградской крепости. Юноша устроился на куче дров, сваленных на задворках гостиницы, и, положив папку на колени, пытался передать в наброске уже давно появившееся ощущение сходства цитадели с королевским венцом.

Вдруг слева послышался какой-то шум, как будто на кучу дров хочет влезть ещё кто-то. Оказалось, что шум производила Утта, которая, приподняв юбку, ловко взбегала по дровам наверх. Остановившись на вершине кучи, дочка трактирщика присела рядом с флорентийцем, который смотрел на нежданную гостью почти с неприязнью.