— Значит, через три дня направимся туда. — Девушка попросила принести письменный прибор и тут же написала ответ, уточнив у дяди, как лучше обозначить место, чтобы госпожа Аделина прибыла именно туда, куда следует. Закончив и приложив перстень, Жозефина, следуя указанию молодой графини, бросила письмо в очаг; оно полыхнуло багровым пламенем и пропало.

— И еще одно очень интересное письмо. — Она передала Каталин небольшую записку без печати и имени.

Под немудрящим стишком была нарисована странная зверюшка: больше всего она походила на улитку, но это впечатление изрядно смущали торчащие из черты рта зубы, два внимательных глаза и четыре маленькие, но явственно различимые лапки.

— Это из Поголья, сколь я могу понять. Дядя, а кто его принес?

— Да, ты же была на лектории… принес его бард… ну как бард… — Мужчина замялся, подбирая слова, приличествующие для изложения дела юной племяннице, вместо тех, что пришли в голову сами, — скорее сказитель из самых, гм, низкопробных, которые вместо пения баллад рассказывают похабные шутки. К тому же пьян он был в… так, что на ногах еле держался.

— И где он теперь?

— На конюшне, где ж ему быть.

У конюшни их встретил хохот слуг, сквозь который можно было различить что-то вроде: «Ну дак вот, закидываю я ее ноги себе на плечи…» При виде лазури и серебра хохот оборвался, слуги мгновенно подтянулись, конюх вскочил с полена, на котором сидел:

— Госпожа…

— Прошу прощения, что прерываю беседу. — Жозефина действительно не собиралась так грубо вмешиваться в веселье слуг и вообще была не прочь послушать байки шутника.

— Да ничо, ничо… Заяц тут байки травит, а мы послушать подошли.

Она мгновенно выделила центр внимания — небольшой плотный мужичок сидел на пороге конюшни; платье его было изрядно обтрепано и в сущности больше похоже на живописную гору не до конца утративших цвет лохмотьев. Между спутанной бородой и роскошным чубом, за которым начиналась блестящая лысина, щурились под солнцем ярко-голубые глаза.

— Тебя Зайцем зовут? — Жозефина присела на услужливо пододвинутое конюхом полешко, и мужичок прямо сидя отвесил неуклюжий поклон:

— Да, госпожа, так всю жисть и кличут.

— Сам откуда будешь?

Он пожал плечами.

— Откуда-то. Щас вотта с Юга иду, с ярмарки. В кости сыграл, подзаработал, коняшку хотел купить, да не дошел, в кабаке застрял. Да и ладно, своих ног, что ли, нету, авось не сотрутся. «Скульпторов» ловили, ай и весело было. Не поймали, канеш, ловкие они людишки.

На удивленный вопрос Заяц пояснил, что «скульпторами» называют нечистых на руку людишек, которые предлагают за мелкую деньгу показать зверушку забавнючую, ну и показывают мелкого, чтоб в мешок влазил, василиска; тот взглядом окаменяет (на самом же деле — просто парализует на время и тело, и разум, и чувства), а уж хозяин его тоже не дремлет — обирает легковерных и охочих до зрелищ прохожих, докуда совесть позволит.

— Наглухо-то редко работают, начешуя им кровь на душонке, им золотишко надобно.

— Помнится, видели мы такого, — сказал Жозефина, припомнив мужика с мешком на дороге от Кастириуса. — Думала к страже отвести, но долг требовал торопиться.

— Стража-то дело хорошее, только вот как страженик есть — так «скульптора» рядом не найти, а как «скульптора» словишь — стражеников нет как нет. Ловкие людишки, чаво еще скажешь…

Он также рассказал, что на реке не было лодок и он еле перебрался с помощью встреченного плотогона, а сюда прибыл действительно из Поголья, с именин некоего Улитки.

«Все-таки Улитка».

— Расскажи о нем.

— Что о нем сказать, скрипач из скрипачей, песни задушевные поет — заслушаешься. Ну и гуляет кажный раз как последний, столы через всю улицу выставил, эх и повеселились у него!

— А ты, Заяц, сюда зачем пришел?

— Да шел-шел и пришел. Утречком-та с именин просыпаюсь, и письмецо при мне. Помню, спрашивали, мол, куды пойдешь, на Север? А если на Север, то вот тебе, передашь госпоже де Крисси. Что просили снести — помню, а кто — хоть убей, никак.

— Лису вспоминали?

— А как же не вспоминать, ух и лихая была атаманша. Люди ее хорошо помнят.

— А Мантикору? — продолжала Жозефина с видом достаточно отстраненным — вроде как и интерес есть спросить, вот только не как о себе или о друге, а как о дальнем знакомом.

— Краем уха и о ней слыхал. Недавно появилась, имя-то заслужила, а славы особой и нетути, долго рассказывать там нечего. Но уважают ее, что правда, то правда: один там шутканул наискось, сразу через стол от затрещины и полетел. Там, в Поголье, с этим строго — раз имя есть, то и считаться надобно, не пустое место, чай. Лещ еще ожениться собирайца, нашел себе кралю из заезжих, и краси-и-ивую!..

Рассказывая, Заяц то взмахивал руками, то притопывал сидя, да так, что колыхались штанины и сползали рукава — и всякий, кто имел привычку всматриваться, заметил опоясывающие запястья и щиколотки широкие шрамы, какие могут оставить только кандалы.

— Может, помыть тебя? Вечером баню топить хотели, сходишь со слугами.

— А, — махнул рукой Заяц, — моется тот, кому почесаться лень, а с меня как цепи сняли, так и чешуся со всем удовольствием руками и ногами. Вот ищо чаво вспомнил: на Юге-то мага морского ловили!

— И как, поймали? — вежливо спросила Жозефина. Этим морским магом мог быть только Морган, и байка о нем была все равно что весточка от друга.

— Да куда им! — отмахнулся мужичок. — Там ловцы такие, что хрен свой в штанах поймать не смогут, не то что морского мага на море. Четверо в бронях было, да магичка, да еще тулово непонятное. На шняве «Карась» пошли — а ту на плоту обогнать можно, не то что под парусом. Ветер себе наколдовали, да только не им тягаться-та — вернулись несолоно хлебавши, в бортах две дыры. Кодла оказалась честная, капитану уплатила, что полагается, тот остатки «Карася» запродал, купил себе толковую посудину и, грит, в тот порт больше ни ногой — примета, грит, плохая, один раз повезло, а другорядь и посудину утопят, и башку отгрызут. Через Запад еще как шел, там и вовсе как, ик… Ирокар прошелся — призрак местный исчез, Карн тоже как убег куда-то, нет его.

— К нам надолго ли? — С Зайцем как с истинным странствующим сказителем, зарабатывающим себе на пропитание и выпивку хорошо подвешенным языком и умением сообщить нужные сведения, разговаривать можно было до скончания времен, но дела торопили закончить.

— А коль не гоните, так и погощу пока, а там и дальше пойду.

— А не знаешь, водятся ли еще единороги?

— На Востоке, грят, есть ишшо. Там вообще всякой живности хватат, и единороги, и русалки — речные сестры по-ихнему. Грят… — он перешел на заговорщический шепот, вынуждая подвинуться ближе, — если единорог-та одолевать будет, надо ему шутку похабную рассказать!