Тоне ответили по-русски:

– Бомба. Майор Фогель и переводчик Сергеев погибли в Жиздре. Советская бомба.

По щекам Тони покатились слезы. Опустила голову, пошла. Ее догнали. Сунули в руки пакет. Так и шла через Людиново, не понимая, что несет. Пакет у нее взяла возле дома Шура. Тушенка, плитка шоколада, сахарин, бутылка шнапса.

– Это все, что осталось от Володи, – сказала Тоня.

Достала черный платок, черное платье, пошла в церковь.

– У меня не стало человека, – сообщила она матушке Полине. – У меня нет денег. Возьмите тушенку.

– Тоня! – укорила девушку Полина Антоновна. – Скажи имя.

– Владимир… – и спохватилась. – Он был переводчиком у немцев… Он мой муж. В его машину попала бомба.

Полина Антоновна взяла Тоню за руку, отвела к батюшке.

– На небе меня к нему не допустят? – спросила Тоня. – Мы не записывались. Мы не венчались. Он – любил меня, а я выполняла задание. Я его соблазняла. Он помогал нам, два раза помог.

Отец Викторин знал о сестрах Хотеевых, знал о Шумавцове.

– Я Володе никто? – снова спросила Тоня.

Отец Викторин смотрел на ее закрытые глаза. Стрелочки век, белизна висков.

– Ты его любила?

– Я его теперь люблю. Я теперь люблю взаправду. А когда он был, я – выполняла приказ. Он был нужен.

– А он тебя любил?

– Он – любил. Он знал, что я хитрю. Он – это знал. Но он меня любил.

– Господь есть любовь. Ваша любовь случилась в горчайшее время, но она – ваша любовь, теперь частица вечного света. Вечно живого света.

– Света! – удивилась Тоня. – А-а! Я знаю. Звезды может уже не быть, а свет ее достиг Земли только в наши дни. И будет лететь и долетать…

Отец Викторин прочитал молитвы, дал Антонине просфору.

– Я знаю. Ты все время в бою. Да будет Господь с тобой!

Вечером Тоня вышла на крыльцо. Ждала звезд. Но небо было перламутровое. Она вышла в огород посмотреть, есть ли где прорехи в небе. И тут на нее стали падать капли. Это не было дождем, это были, скорее всего, – слезы.

– Володя! – Тоня подняла ладони, но капли падали ей на лицо.

Саша Цурилин прямо-таки заждался Шумавцова.

– Ты чего не спрашиваешь про машины?

– Спрашиваю.

– Четыре грузовика не вернулись. «Опель-капитан» генерала Ренике тоже не вернулся.

– Разбомбили?

– Может, и разбомбили.

– Генерал погиб?

– Генерал никуда не ездил. Генерал на заводе, у Бенкендорфа, я его сам видел.

– Спасибо. Продолжай наблюдения, – похвалил Цурилина Алеша.

Итак, охота на генерала не удалась. Погиб какой-нибудь штабной офицер.

Алешу тревожили разговоры рабочих. Бенкендорф вербует доносчиков. Скорее всего, немцы установили: взрыв машины генерала – это не наезд на мину. Об английских магнитных минах контрразведка Айзенгута, скорее всего, знает.

– Ну что ж, господин Бенкендорф! – У Шумавцова сверкнула интересная мысль: пожалуй, есть, что противопоставить немецким хитростям.

В конце июня на завод поступил сверстник, хороший парень, зовут Прохор. Из деревни, живет у своего дяди, у Гришина. Гришин – начальник столярного цеха. Доверенное лицо у Бенкендорфа. О нем говорят: баптист. Был проповедником. Сидел. Гришин, скорее всего, и вербует стукачей. Что-то останавливало Алешу поговорить с Прохором по душам. Фамилия, что ли? Звучала как-то подозрительно: Соцкий. Алеша нашел в цеху Виктора Фомина, он тоже теперь гробы немцам сколачивал. Попросил его познакомиться с Прохором Соцким, прощупать: наш – не наш?

В эти дни по Людинову прошел слух: полицаи сожгли деревню Хотню. В этой деревне жители убили трех полицаев; сволочи изнасиловали мать и двух старших ее дочерей. Забирали вещи подороже, собирались зарезать телушку. Жители защитили себя.

Бенкендорф приказал деревню сжечь, людей расстрелять. Иванов сам обошел все дома, разрешил взять с собой, что могли унести, и всех отпустил спрятаться в лесу.

– Отомстим за Хотню! – сказал Шумавцов новому члену своего отряда Георгию Хрычикову.

Нина Зарецкая выправила Шумавцову, Лясоцкому, Апатьевым, Хрычикову пропуска в лес «для покоса травы». Поэтому и косы были с собой.

В лесу нашли кабель, вырезали метров пятьдесят. И тут Шумавцов сказал Георгию:

– Мы воюем, а убитых врагов даже не видели. Сейчас приедет связист, и мы его убьем.

Связист появился минут через сорок.

Ребята косили траву, но когда немец приблизился, Георгий замахнулся на него косою, а Шумавцов повалил вместе с велосипедом, выхватил финский нож из ножен на поясе связиста.

Ударил.

– Вот теперь мы пролили немецкую кровь, – сказал Шумавцов.

Немца бросили в овраг вместе с велосипедом, а его парабеллум Алеша спрятал у себя за пазухой.

И все бы хорошо. Победа! У Гитлера убыль. Но бабушка Евдокия Андреевна варила свекольники из листьев свеклы. Красные. Кроваво-красные. Заправляла тушенкой. Сапожники, расставаясь со своей поварихой-кормилицей, оставили ей банок двадцать, не поскупились.

Война – она, конечно, всюду, но и люди, если они с совестью, остаются людьми. Для Алеши это было просто: он насылал на свое Людиново самолеты с бомбами, ставил мины, но – на немцев. А сапожники были с именами, с лицами. Он ел их хлеб, их разделенные с ним солдатские харчи…

Впрочем, теперь все перевернулось. Он, Алеша, убил врага своей рукой, своей хитростью, своей волей, своей удачей.

«Не думать!» – приказывал себе командир Шумавцов.

А в голове – каша. Вот Наполеон. Он же – Наполеон, хотя самый настоящий грабитель. Вывез из Москвы золото, серебро. Ограбил дома московской знати, ограбил церкви, содрал ризы с икон… И – расплата. Русская земля не позволила разбойнику увезти ее богатства в чужие края. Правда, в Москву ничего не вернулось. Все это золото и серебро то ли в каких-то озерах утоплено, то ли в тайниках лежит. Русские Париж тоже взяли, но ведь не ограбили. Граф Воронцов даже заплатил долги офицеров. Миллион серебром!

И обрывал поток словесной чепухи, взмокая, помня, как дрожало сердце от радости, когда убил! И снова думал о взорванной машине генерала. Смерть генералу приготавливал, а погиб неведомый офицер. Судьба? Бог? Почему Бог хранил большего злодея? Но, может, все правильно? Бог сберег генерала, ибо другой генерал перевешает половину Людинова?

Враг – не человек. Враг – это зло, покусившееся на твою собственную жизнь. И снова думал о связисте.

Целую неделю от всякой еды подташнивало. Но хуже всего – в мозги вселилась мерзкая мысль: «Ты за это заплатишь!»